Потрясенный и встревоженный Драгут приказал седлать лошадей и вместе с несколькими офицерами отправился взглянуть на приближающиеся корабли собственными глазами. Когда он увидел их, они были в миле от пролива и уже бросали якорь на мелководье — тридцать шесть галер и галеонов, сопровождаемые бесчисленным множеством вспомогательных и транспортных судов. Некоторые несли красный с золотом испанский флаг, другие — красно-белый генуэзский, но Драгут и без того знал, кто перед ним. Еще на стоянке, когда ему сообщили о приближении флота, корсар понял, что это вовсе не ожидаемое подкрепление, а Дориа, выследивший его на морских путях, на которых следов не остается. Только потом, в более спокойной обстановке, Драгут понял, что, возможно, оставил какие-то следы в Мехедии.
При первом взгляде на неприятеля корсар почувствовал невероятный страх и побледнел так, что этого не смог скрыть даже загар. Не иначе как этим свирепым генуэзцам помогает сам шайтан. Злополучная лагуна, которую он считал безопасным убежищем, превратилась в коварную западню, не имевшую выхода. И неверные знали об этом, иначе они не стали бы бросать якорь здесь, возле единственного прохода, которым могли воспользоваться корсары. Драгут дал волю гневу в присутствии своих офицеров и, размахивая руками, принялся клясть Андреа Дориа, лагуну Джерба и собственную глупость, из-за которой они попали в ловушку. Устав ругаться, он развернул горячего арабского скакуна и бешеным галопом помчался обратно к стоянке, до которой было десять миль.
Возвратившись, Драгут посеял панику. Весть о прибытии Дориа повергла солдат в оцепенение, а двум тысячам христиан всех национальностей, надрывавшихся у Драгута на веслах, внушила надежду.
Но ни для кого эта новость не была столь желанна, как для Просперо. В его жизни, пожалуй, не было более мрачных дней, полных апатии, сводящего с ума отчаяния, вынужденной праздности. Товарищей его увели в рабство на галеас Драгута, но самого Просперо оставили на свободе. Однако эта свобода была не лучше тюрьмы. Драгут отвел ему каюту в трюме, позволил посещать кают-компанию и допустил к своему столу. Несмотря на давние раздоры, он обходился с пленником учтиво, подобающим его рангу образом, а сам тем временем раздумывал, как с ним поступить. Вежливость Драгута оскорбляла Просперо. Он не ходил в кают-компанию, чтобы не встречаться с корсарами и не видеть их учтивости, которая была не чем иным, как шутовством. Тем не менее, деля стол с корсаром, Просперо не мог полностью игнорировать его, если не хотел остаться на голодном пайке. За столом Драгут оживленно беседовал с пленником, не обращая внимания на его страдания, угрюмое молчание и все более мрачный вид.
Если бы речь шла только о нем, Просперо не благодарил бы судьбу так горячо за то, что Дориа оказался поблизости и Драгут угодил в ловушку. Невыразимый страх за Джанну, терзавший его, теперь развеялся. Поэтому, когда Драгут вернулся из Хум-эс-Сума, Просперо встретил его чуть ли не весело.
Занятый своими заботами, Драгут вначале не заметил этой перемены. Он раздумывал, как отразить грозящий удар, хотя и понимал, что действенных мер принять не удастся. Он приказал выкатить на сушу дюжину самых мощных пушек и сам проследил за этим. Потом послал за старым Хадабом, шейхом Джербы, и убедил его прислать на помощь несколько тысяч берберов, чтобы быстро построить крепость на мысу у входа в пролив, где предполагалось установить пушки. Затем, забыв об обеде, Драгут помчался наблюдать за возведением укреплений. Берберы и невольники возились там, будто колония муравьев. Казалось, форт вырастает прямо из-под земли. Бурые стволы финиковых пальм в шестьдесят футов длиной прикрепляли к еще более мощным стволам старого тамариска. Из них сооружали платформу за валом из ивовых прутьев, который берберские мужчины и женщины лихорадочно засыпали землей.
Работы были, словно по волшебству, закончены за считанные часы. Обнаженные рабы, обливаясь потом, притащили на позиции орудия. Оставалось только установить их, но для этого невольникам надо было дать передышку, чтобы они могли перевести дух и унять дрожь в руках и ногах.
Офицеры Драгута, энергичные и бдительные, выкрикивали приказания, щелкали бичами, посылали гонцов то туда, то сюда. Сам Драгут поспевал везде, его темные сердитые глаза примечали все, и он то и дело резким голосом приказывал что-то исправить или усовершенствовать.
Наконец все было сделано, и Драгут спустился с широкого парапета, с которого в последний раз окинул, взглядом всю постройку. Он не чувствовал удовлетворения, потому что положение, в которое попали корсары, было отчаянным. В этот миг рядом с ним раздался хриплый голос:
— Столько трудов, и так мало толку, господин Драгут. Корсар резко обернулся и, увидев Просперо, в сердитом удивлении уставился на него.
— Ты здесь? Почему? Что тебе надо?
— Мне стало любопытно. Никто меня не остановил. — Просперо был спокоен, а Драгут сопел так яростно, что ноздри его раздувались. — Жаль, что все усилия затрачены впустую. Жаль, что у тебя не хватило изобретательности. — Он улыбнулся. — Ты только укрепляешь дверь своей тюрьмы, синьор Драгут.
Корсар и сам это понимал и поэтому еще больше выходил из себя. Ему вовсе не хотелось становиться посмешищем.
— Да покарает тебя Аллах!
— Да вразумит он тебя и сделает способным увидеть, где твое спасение! — ответил Просперо.
Гнев Драгута сменился откровенным изумлением. Какое-то мгновение он молча смотрел на пленника, вытаращив глаза, потом спросил:
— Ну, а ты это видишь?
— Разве я обязан спасать тебя от гибели?
— Гибели? Какой гибели? — вновь вспылил Драгут. — Пусть эти паршивые генуэзцы только попытаются проникнуть в лагуну, и тогда ты увидишь, кому суждено погибнуть.
— Ну еще бы! Если бы дело было только в обороне! Крепость ты возвел прекрасную, но зачем Андреа Дориа лезть на рожон, когда он может просто подождать тебя на выходе из пролива? А он будет ждать тебя именно там, терпеливо и упорно, как стервятник.
Такая перспектива не очень устраивала Драгута. Он разразился грязными проклятиями. Потом спросил:
— А зачем мне выходить из бухты?
— Не хочешь же ты обосноваться в Джербе и заняться сельским хозяйством?
Драгут сжал кулаки. Он и сам терзался сомнениями, и это заставило его смирить гнев. Он стал спорить со своим насмешником.
— Если я не могу оставаться здесь сколь угодно долго, то не может и Дориа. Но у меня, по крайней мере, есть преимущество. Я в укрытии. Если надо, дождусь зимних штормов, которые прогонят его прочь.
Просперо рассмеялся, не обращая внимания на то, как это злит и Драгута, и хмурых корсаров, которые, ворча, обступили их.
— Ну да, конечно, Дориа дурак. Он об этом не подумал.
— Думай не думай — это ему не поможет.
— Не поможет? Я знаю, что сделал бы на месте Дориа. Устав дожидаться тебя, я высадил бы десант к востоку от Джербы, достаточно сильный, чтобы захватить твою крепость, а уж потом вошел бы в бухту и довершил разгром. По-твоему, такое не может прийти в голову Дориа?
Теперь уже рассмеялся корсар.
— Что ж, пусть плывет по воле Аллаха. Тут его ждет гибель. Для десанта ему потребуется половина всех матросов. А когда он высадится на берег, появлюсь я и разгромлю вторую половину эскадры, не дав ему овладеть положением. Вот почему я и построил это укрепление. Теперь ты, возможно, не сочтешь его бесполезным.
С этими словами он повернулся, чтобы уйти, но Просперо остановил его, сказав:
— Почему ты думаешь, что Дориа слепец? Он будет держать тебя в ловушке, пока не получит подкрепления. Ему достаточно отрядить гонца в Неаполь. Впрочем, я уверен, он уже сделал это. До зимы еще далеко, Драгут, и Дориа, как я уже сказал, умеет быть терпеливым. — И, чтобы досадить корсару, он злорадно повторил: — Как стервятник.
На орлином лице Драгута появилось выражение тревоги, но он заставил себя усмехнуться.
— Что ж, можешь строить на этом свои пустые надежды на освобождение. Устав от этого разговора, возбудившего небывалый гнев его капитанов, Драгут внезапно разозлился.
— Возвращайся на галеру и оставайся там. И если ты сойдешь на берег без разрешения, то я закую
