оперчасть переводит узника в «Кресты». Судя по всему, вместе с Гамовым перекочевала и тротиловая шашка, припрятанная на крайний случай. Этот случай представился 23 февраля…
Душа зека не смогла обрести покой даже в старейшей питерской тюрьме. Гамов почти не сомневался, что в зоне, куда его вскоре упекут слуги Фемиды, он будет здравствовать недолго. Сокамерник Бабанский, которому он доверил свое горе, с минуту молчал, затем молвил: «Лучше бы ты грохнул мента». При этом голос чуткого Бабанского дрогнул так, будто бы он беседовал с умирающим онкобольным.
Ворочаясь на тюремных нарах и щупая зашитую в матрац «колбаску», Гамов думал о побеге. Во сне ему виделись тюремные ворота, летающие над плацем, словно дельтаплан, грузовики с тротилом и Бабанский в форме капитана внутренней службы. Утром Гамов отдал камерному другу тротиловую шашку.
Бывший сапер Бабанский желал пуститься в бега с не меньшей охотой. В его следственном деле значилась 117-я статья, которая полностью хоронила какой бы то ни было лагерный авторитет. Зек сидел за развратные действия в отношении несовершеннолетней. «Снял на рынке телку, – с горечью вспоминал Бабанский. – За десять баксов уболтал ее „сыграть на саксофоне“. Пошли в подвал. Там я и разгрузился. Когда же пришло время платить, меня жаба начала душить – спасу нет. Иди, говорю, коза драная, отсюда, пока еще трамваи ходят. Сказал и вышел из подвала. А соска эта прямиком в милицию пошла, заявление на меня накатала. Дескать, я, угрожая ножом, трахнул ее в извращенной форме. А девке едва пятнадцать стукнуло». Бабанский выходил на финишную прямую к «петушиному углу». В любой момент урки могли переселить его к параше. Та же участь грозила и Гамову – истребителю рецидивистов.
Друзья по несчастью решили бежать после Нового года. Но побег из «Крестов» они бы вдвоем не потянули. После долгих колебаний и ночных совещаний в план тайной акции решили посвятить пахана камеры – Васю Кутаса, трижды судимого за разбой. На мозгах Кутаса матушка-природа явно сэкономила, что однако не мешало пахану хозяйничать в камере. Многим запомнилось его прибытие в камеру № 945. Порог переступил двухметровый амбал с шрамом через все лицо. Кутас прошелся вдоль кроватей, покопался в носу и вежливо разбудил зека, дремавшего на верхнем ярусе у окна:
– Полежи, братуха, в другом месте…
Отстаивать кулаками свое «паханство» Кутасу не пришлось. В камере зек быстро отыскал четверых корешей, и «кентовка», оккупировав дальний угол, начала чифирить. Вскоре выяснилось, за что на этот раз Вася угодил на тюремные нары. Вместе с напарником он вломился в пункт обмена валюты и, размахивая пистолетом, посоветовал кассиру уложить все деньги в дипломат. Когда налетчики с деньгами уже садились в авто, рядом завизжали тормоза, и чей-то голос приказал им положить руки на крышу автомобиля. Кутас выстрелил, практически не целясь. Пуля вошла милиционеру в плечо. В ту же секунду бандитов сбили с ног и минут пять щупали ногами ребра и печень. Адвокат Кутаса обещал приложить все усилия, чтобы налетчику дали хотя бы десять лет…
Волнуясь и подергиваясь, Бабанский шепотом рассказал пахану о взрывчатке. Кутас накрутил на пудовый кулак майку Бабанского, притянул к себе и так же шепотом произнес:
– Ты кто, сучара, провокатор?
– Да в натуре, бомба, – продолжал шипеть сапер, барахтаясь в руках пахана. – У меня в матраце. Уйдем вместе, а?
– Кто еще в доле?
– Вон тот гаврик.
– Шилом бритый?
– Да. Это его взрывчатка.
Кутас расслабился, отпустил майку и, глядя на стену, тихо приказал:
– Марш на место. Завтра обкашляем. Кому-нибудь вякнешь – убью.
На прогулке Вася начал совещаться с корешами. Все четверо были готовы бежать из тюрьмы. План побега разрабатывался больше месяца. Прежде всего решили «выломить из хаты» стукача. В тайном доносительстве уже давно подозревался некто Шпак, угодивший под стражу за торговлю наркотиками. Несмотря на это, братва не чинила над стукачом расправу: себе же дороже. Оперчасть могла затеять ответный террор, по десять раз надень перетряхивая камеру на предмет чая, карт, ножей и тому подобного. Нетрудно было представить глаза контролеров, выпоровших из матраца тротиловую «колбасу». В одну из ночей Шпаку подбросили в тумбочку чужой сахар. Услышав о пропаже, благородный «бугор» предложил всем, кто имеет совесть, добровольно открыть тумбочки. Совесть оказалась у всех. Зек, у которого уперли пять кусков рафинада, радостно узнают свой паек. Кутас сразу же свистнул:
– Крыса на борту! Ну, гнида, готовься гарнир с параши хавать.
Перепуганный насмерть Шпак сорвался с нар и стал колотить в дверь и орать благим матом. Он едва не упал на грудь контролеру и заголосил:
– Забери меня отсюда. Мне сахар подкинули, а теперь убивают. Я дам показания по своему делу, только заберите.
Прапорщик потащил зека коридором. Больше Шпак в камере № 945 не появлялся. Великолепная семерка начала готовиться к побегу. Кутас вновь собрал всех и приказал держать язык за зубами. «Каждый занимается своим делом, – предупредил он. – Вместе больше не собираемся». Средь бела дня пахан выломал прут из оконной решетки. Пока курочилось окно, трое зеков маячили у дверного глазка, закрывая Кутаса от любопытного ока. Из прута смастерили металлический крюк, которому уготовили роль «кошки». От простыней были оторваны полосы шириной 2
Побег должен был стартовать в тюремном дворике. При выходе на прогулку беглецы атакуют дежурного контролера, связывают, отбирают ключи, открывают люк на вышку и выходят на крышу прогулочного двора. По крыше они пробираются к тому месту, где к тюремной стене вплотную примыкает жилой дом. Оставалось лишь спуститься по веревочной лестнице на крышу этого дома, затем достичь земли. План считался классическим и был лишен той разрушительной изюминки, которую предлагал вначале Бабанский. Взрывать тюремные ворота уже никто не собирался. Но у минера-подрывника все же кипела работа. Бабанский завернул растолченный тротил в фольгу из-под шоколада и приготовил запал из шариковой ручки, набитый спичечными головками. Эти детали были помещены в «корпус» – муляж ручной гранаты «Ф-1», который вылепили из черного хлеба. Две самодельные бомбы предназначались для показательного эффекта. Если бы случилась осечка, беглецы планировали захватить заложников, затеять переговоры и диктовать ментам свои условия. Под конец один из местных умельцев выточил из обувных супинаторов острые заточки. Побег назначили на 23 февраля 1992 года. Этот день Кутасу почему-то показался символическим. Накануне пахан строго предупредил камеру:
– Завтра гулять никто не идет. Кроме нас семерых. Каждый должен найти повод. Для шутника или склеротика глоток свежего воздуха будет последним.
Из рапорта сменного контролера Михайлова П.С.:
«В следственном изоляторе № 1 я работаю в качестве сменного контролера, и в мои служебные обязанности входит надзор и охрана следственно-заключенных. Утром 23.02 я вместе с кинологом Яремой сначала выводили на прогулку контингент из 2-го корпуса, а затем из 9-го отделения, где дежурной по корпусу была старший контролер Акулова. Получив от нее разрешение на проведение прогулок, вместе со сменным контролером Безуховым поднялись на 4-й этаж, где расположены прогулочные дворики. Дежурный офицер, корпусная и кинолог с собакой в это время отправились на 1-й этаж открывать камеры и выводить заключенных. Контролер Безухое поднялся на вышку и закрыл входной люк изнутри. Около II часов утра на прогулку вышли заключенные из камеры № 945, но почему-то не все, а лишь семь человек. Первым шел Кутас.
При подходе к прогулочному дворику, у двери которого я стоял, он неожиданно сильно ударил меня кулаком в лицо. От удара я упал и ударился затылком о бетонный пол. Из носа и рта хлынула кровь, был выбит зуб. На доли секунды я потерял сознание, а когда очнулся, то увидел, что заключенные связывают мне руки и ноги веревками. Потом принялись избивать ногами и угрожали убить, если я буду кричать или звать на помощь. Я попытался встать, но тут же был сбит с ног. Тогда я начал кричать контролеру Безухову: «Вышка! Вышка!» Вынуждая молчать, мне приставили нож к горлу и ударили чем-то тяжелым по голове. Я потерял сознание «.
