– Ну давай, наливай.
Ну мы ему, значит, налили. Он еще вмазал, короче… А там Дамир этот, он по бабам с ума сходил. Вот он:
– Так, Федя. Ну иди, кого ты там обещал-то…
– Вам троих хватит?
А нас пятеро.
– Да хватит, хоть троих-то приведи. Там уж разберемся, что к чему.
Короче, пошел… А, нет, не пошел еще, сидит. Ну, значит, еще налили. И он, значит, как сейчас помню, колбасу эту вот так берет, выпил, занюхал. Потом вот так вот бросает и орет:
– Дарья, сука!..
Да вроде, ты знаешь, когда мы заходили, никого в хате не было. А он:
– Да-рья! Дарья, в рот тебя е…
Тут заходит такая… Вот представляешь, в эту дверь, примерно, она бы не вошла. Боком протиснулась. Баба его:
– Черт гундосый, опять кого-то привел…
Нам бы хватиться тут, но мы, сам понимаешь… А он так вот сидит. Он выпил, что ему… Так вот сидит, ему все уже, понимаешь… Орет:
– Убери эту подлую колбасу! Она мне в тюрьме надоела! Принеси че-нибудь… резкого…
Думаю, да где ж он на зоне колбасу, мы вообще ее, колбасы-то, не видели… Я вроде хотел взять эту миску, а она у меня из-под носа-то эту миску, Дарья-то, чу-ух! Умойся. И несет там вот такую вот лохань, вроде там, капусты. Года два она, наверно, уже стояла. Запах. Хлобысь на стол:
– Черт гундосый! Нате, жрите…
И мы сидим, друг на друга так поглядываем… Ну, мы ребята-то молодые были, неудобно. Вот так сели, вот сидим. Девиц ждем!
– Ну че там ты, давай!..
А он:
– Сча!..
А я… Значит, че… Предыстории немножко… Я в поселке лепушок взял, ну костюм, значит. Он такой… нормальный, в общем. Но мне немножко маловат был. Вот мы когда пришли, переоделись, значит… Праздник же… Не то, чтобы как в лесу-то ходить. Ну и сидим, а он ушел. Ушел… Тут мы сидим, Дамир, значит:
– На кровать никто не заходит, кровать моя…
Девиц мы ждем. Дамир опять:
– Кровать моя, там разберемся.
А он такой, парень симпатичный… Мы тут распределились, кго где. Пока, мол, вы там трое, а после…
И вот картина. Дверь открывается с ноги, значит так, с пинка. Он так на косяк, Гундосый, стоит, мотается:
– Братва! В рот меня е… Выпуливайся! Менты на хвосту!
А мы поселенцы, ты знаешь, ну вилы, срок. Пределы у нас 100 километров… А значит, шнифт, форточка, пятьдесят на пятьдесят… Мы пять человек, мы в эту форточку… А у него, козла, гвоздь на 150, не в ту сторону, а в эту загнутый… Я так и не понял, как меня протиснули. А там, значит, нас менты подбирают и в воронок. А он вдогонку орет:
– Братва! В рот меня е… Хату не палите!
А мы там падаем, нас уже подбирают и в воронок…
Ну в воронке сидим. В КПЗ привозят. Я захожу, гляжу, там, двое лежат, один, значит, курит, один на корточках сидит. Ну я сел. Ни сигарет, ниче.
– Дай, – говорю, – закурить.
Дает закурить… А! Не, он сначала, как же он?.. Дай в Москве е… не просят…
– Да хорош, – говорю, – дай, короче, сигарету.
Ну он дает сигарету. Прикурил. Гляжу: у меня лепушок тут вот пальцы закрывает. То он мне был короткий, а тут пальцы закрывает. Костюм. А меня как выталкивали, зацепили вот здесь вот и шов весь этот распороли, он у меня весь и сполз вот сюда вот.
А малый там, значит, лежал в углу на нарах.
– Че, – говорит, – у Феди Гундосого побывал?
– А с чего ты взял-то?
– Да, – говорит, – видно.
Фан Фаныч
Эту историю я слышал раза три, причем от разных людей, но в главных деталях она совпадала один к одному, и даже имя главного героя везде было одно и тоже – Фан Фаныч. (Скорее всего, имя все- таки вымышлено, потому что по блатной «фене» «Фанфаныч» означает – представительный мужчина.) Не знаю, было ли это на самом деле, но все очень похоже на правду. А если учесть, что на зоне случаются вещи абсолютно невероятные, то тем более можно поверить рассказчикам. История эта поучительная, и говорит она о том, как порою человек находчивый и остроумный может приобрести уважение среди заключенных. Вот краткий пересказ от первого лица.
На одну из фаланг Бамлага, где я шестерил у нарядчика, прибыл московский трамвай. Так, ничего особенного, трамвай как трамвай, обычный. Раскидали их по баракам, вечером расписали по бригадам и объявили, кому завтра кайлом махать, кому с носилками крутиться. Утром рельс бухнул, всех на развод. Бригады построились и разошлись на работу. Моя задача пробежаться по баракам и доложить нарядчику, что к чему. Обежал – кроме больных и одного со вчерашнего московского трамвая, все на работе. Иду, докладываю нарядчику:
– В четвертом бараке один отказчик. Все остальные на работе.
– Кто такой? – аж побагровел нарядчик. – А ты, сука, куда смотрел? Почему не выгнал? Лоб, что ли, здоровый? Или – козырный?
– Да нет, – говорю, – какой там лоб… Смотреть не на что. Глиста, но чудной больно. Требует, чтобы его к начальнику фаланги доставили. Без промедления, говорит…
– Ах ты, шнырь! Сейчас я ему дам начальника фаланги! Он у меня пожалеет, что его мать на свет родила! – Бросил свои бумаги и мне: – Пошли!
Заходим в четвертый, навстречу нам эта тощая мелюзга, ханурик. Не успел нарядчик хайло разинуть, а тот ему командным голосом:
– Вы нарядчик фаланги? Оч-чень хорошо, вовремя… Я уж хотел о вас вопрос ставить перед начальником. Вот что, любезный… Прошу обеспечить мне рабочее место, чертежную доску, ватман и прочие принадлежности. Еще расторопного мальца мне, для выполнения мелких технических работ!
Повернулся резко, палец ко лбу приставил, другая рука за спиной и пошел по проходу барака.
Много повидал за годы отсидки здоровенный нарядчик, но такого, чтобы его сразу, как быка за рога да в стойло, такого сроду не бывало. Обычно при виде нарядчика со сворой шестерок каждый зек норовит зашиться куда-нибудь, скрыться с глаз, да хоть сквозь землю провалиться. А тут нарядчику захотелось самому спрятаться. А тот, хмырь-то, развернулся в конце барака и опять на нас пошел. Брови сдвинул, сурово так:
– Вас о моем прибытии сюда, смею надеяться, уже проинформировали?
– Не-е… – промычал нарядчик.
– Тогда почему вы до сих пор тут стоите? Я вас спрашиваю! Идите и доложите: Фитилев Фан Фаныч прибыл! Там! – Фан Фаныч ткнул оттопыренным от кулачка большим пальцем за плечо и замолк.
