Она показала ему пример. Мало-помалу Оливье совсем освоился. Солнечный лучик про ник сквозь прозрачные занавески и бросил несколько золотых зайчиков на стену, стало жарко. Оливье посмотрел, как сидела Мадо, скрестив ноги, и после недолгих колебаний принял такую же позу. Они говорили мало. Она спрашивала у него: «Вкусно, а?» — и он кивком головы под тверждал: «О, да». Мадо что-то спросила о его жизни, и Оливье ответил быстро и немногослов но. Потом она сказала:
— Что ты будешь делать, когда вырастешь?
Мальчик был несколько озадачен. Что делают люди, когда становятся взрослыми? Ему ка залось, что тогда уже больше нечего делать: просто ты взрослый, и все. Но потом Оливье вспом нил, что его учитель, папаша Бибиш, тоже как-то поставил этот вопрос как тему сочинения по французскому языку. В тот раз Оливье наворотил весьма замысловатую историю, в которой он был поочередно моряком, капитаном, кирасиром, оперным певцом (как Ян Кипура), затем пу тешественником и даже принцем Монако. Он получил хорошую оценку, но на полях тетради Бибиш написал красными чернилами:
— Тогда я женюсь.
Она, конечно, не догадывалась, что ему хотелось прибавить «на вас». Мадо расхохота лась, потрепала его по щеке и повторила:
— О нет-нет, это ни к чему, ты так мил, Оливье.
Колокол Савойяр ударил двенадцать раз. Оливье вспомнил об Элоди. Она купила какой-то лакомый кусочек у колбасника и предупредила мальчика, что в полдень они вдвоем съедят его в кухоньке. Как же он ей признается, что не хочет есть? Уж лучше промолчать о том, что был в гос тях у Принцессы, — пускай в этом нет ничего плохого, просто ему не хотелось, чтоб эти приятные минуты были испорчены какими-либо пересудами.
Он уже собрался просить разрешения уйти, как раздались удары ладонью в дверь. Мадо со вздохом пошла открыть. Красавчик Мак, в шляпе, в шелковом кашне с черными горохами, поя вился в комнате. Черненькая Рак вскочила, залаяла и получила за это пинок ногой.
— Грубиян! — воскликнула Мадо.
Мак встал в позу певца Мориса Шевалье, сдвинул назад свою шляпу и, указав на Оливье, издевательски бросил:
— Как трогательно.
Потом вдруг повернулся к Мадо, схватил ее за плечи, желая поцеловать. Она позволила, но вполне равнодушно. Мак прижал ее крепче, но Мадо высвободилась и сказала с презрени ем:
— У тебя что, голова мерзнет? Ты не думаешь снять шляпу?
И так как он лишь надвинул шляпу на лоб, все еще противно улыбаясь и продолжая смотреть на Мадо, она, склонив голову набок, смерила его взглядом и сказала властным тоном, изме нившим ее приятный голос:
— Слушай-ка, парень, хоть что-то и было между нами — ты знаешь, о чем я говорю, — но не чего думать, что ты у себя дома. Придешь, когда я тебя приглашу, понял? И я буду принимать у себя, кого захочу. Договорились?
Мак казался смущенным. Она была такая же сильная, как и он, и с этим приходилось счи таться. Красавчик пожал плечами, щелчком сбросил шляпу с головы на ковер и оставил ее там лежать.
Мадо, едва улыбнувшись, продолжила:
— Хочу познакомить тебя с Оливье. Ты, наверное, знаешь его — это сын красивой галан терейщицы. Впрочем, что я говорю… был…
Мак уселся на пуф напротив Оливье и пристально смотрел на мальчика. Ребенок решил не отворачиваться. Сжав губы, прищурившись и вытянув вперед подбородок, он ждал, что будет дальше.
— Несчастный шпингалет, — сказал Мак, — любой балбес из нашего квартала лупит его, сколько влезет.
— Если б я только захотел… — пробормотал сквозь зубы Оливье.
На тарелке оставалось еще одно пирожное «мокко» в форме кубика, посыпанное крош ками миндаля. Мак забавлялся тем, что давил его ложкой и поливал сверху чаем. Мадо кивком указала на него Оливье:
— Видал этого «милого отрока»? Сама злость в чистом виде!
Это заставило Мака расхохотаться. Потом он принял рассеянный вид, бросил на ковер рядом со шляпой свой пиджак, потянулся, поиграл мускулами и, к удивлению ребенка, выта щил из кармана скакалку с двумя ручками, крашенными в красную полоску, точь-в-точь как у девчонок; Оливье испугался, что он хочет этой скакалкой выдрать его, но Мак отошел, занес ска калку назад и, опустив ее ниже колен, принялся прыгать то на одной, то на другой ноге с бешеной резвостью.
— Он полагает, что находится в гимнастическом зале! — воскликнула Мадо.
Она взяла мальчика за руку, слегка пригладила ему волосы и сказала, что пора идти. Ма до проводила Оливье до дверей, в то время как Мак все еще продолжал в неистовом темпе свои прыжки. На прощанье она поцеловала ребенка в лоб.
— Ну что, вкусные были пирожные?
— О, конечно!
— Ты еще придешь ко мне полакомиться?
— Спасибо, спасибо! — повторил Оливье, охваченный бурным восторгом. — Спасибо! До свиданья, мадам!
— Нет, — Мадо.
— До свиданья, мад… Мадо.
Он неподвижно простоял несколько минут на лестничной площадке после того, как она затворила за ним дверь, не потому, что хотел подслушать, просто вдыхал запах ее духов. И ус лышал, что Мак повторил, подражая Мадо: «Этот милый отрок, этот отрок — да он сама злость в чистом виде!.. — а затем добавил обычным голосом: — Я тебя научу быть вежливой!»
Оливье показалось, что у них началась ссора, но Мадо засмеялась. А потом все стихло.
Мальчик сжал кулаки. Очевидно, он сильно ненавидел этого Мака и потому сказал вслух: «Когда вырасту, я разобью его грязную харю!» Впрочем, все это было не так уж важно, и Оливье сбежал вниз по лестнице в самом лучшем расположении духа.
Вернувшись с работы, Жан обычно одевался по-домашнему: натягивал легкую рубашку, полотняные голубые брюки на помочах, ноги совал в шлепанцы на веревочной подошве. За ужином он рассказывал, как прошел день в типографии. С неистощимым остроумием описывал он своих товарищей по мастерской — печатников, бумагорезчиков, мастеров и служащих конторы («Такие уж воображалы»), или же перечислял различные неприятности: неудачную приправку, рассыпавшийся набор, грязное тиснение на бланках, плохое качество цветной пе чати, скверное настроение старшего мастера. Иной раз кузен приносил домой рекламные про спекты туристских путешествий с изображением поездов или пароходов, плывущих по си нему морю, и Оливье эти картинки вырезал. Элоди всегда охотно слушала технические объяс нения мужа, хотя ничего в них не понимала, и с восхищением глядела на Жана.
Все это нравилось Оливье. Особенно, когда Жан рассказывал о подмастерьях: как он обу чал их вкладывать в машину листы бумаги, желая хоть немного скрасить им скуку прочих работ, которые они так ненавидели, — уборку цеха, выравнивание бумаги в столах, мытье кероси