ном каучуковых, жирных от краски валиков… Любимым развлечением машинного мастера было обычное издевательство над новичком: «Тебе бы хотелось поиграть на кларнете?» И ес ли ученик, еще не знавший, в чем дело, отвечал утвердительно, его ошарашивали: «Тогда бери бидон с керосином и вымой машину!»
После этого полагалось подвигать пальцами над воображаемым кларнетом, чтобы но вичок понял шутку. В мастерской было еще много таких розыгрышей и масса смешных профес сиональных словечек, очень забавлявших Оливье. Мальчик расспрашивал, сколько лет подмас терьям, и думал, что через три или четыре года и он научится печатать эти красивые проспек ты.
В сущности, все трое — Жан, Элоди и ребенок — хорошо уживались друг с другом. Хотя Оливье и не получил религиозного воспитания, он все же порой обращался к неведомому ему богу: «Сделай, чтоб я с ними остался. Сделай, чтоб я с ними остался». Не только из-за того, что он любил их, но здесь он чувствовал себя ближе к галантерейной лавке, а также к самой Виржини; ему мерещилось, что еще может произойти какое-то чудо. Думы о матери по-прежне му преследовали его, но ночные кошмары начали отступать, и он уже реже плакал. Наверное, еще и потому, что Оливье так долго бродил по улицам, он, едва добравшись до постели, засыпал тяжким сном. Жану вечерами хотелось побыть наедине с женой, и он позволял Оливье гулять допоздна — ведь и улица была чем-то вроде двора, и кузен не думал, что с ребенком могло что-то случиться. Однако он считал своей обязанностью по временам ворчать:
— Если ты и дальше останешься с нами, поверь, так больше не будет, нет!
— Как я справлюсь с таким чертенком? Да ведь это же озорник, озорник, озорник! — добав ляла Элоди без особой злости и раздражения, как будто сообщала о том, что всем давно извест но.
С недавнего времени Оливье начал частенько разглядывать себя в зеркале, подымаясь на цыпочки, чтобы казаться повыше, надевал свои парадные гольфы уже не только по воскре сеньям, чистил себе одежду, обувь, украдкой от Элоди пользовался тем самым, что «чудно пах нет», иногда брал «напрокат» у Жана какой-нибудь старый галстук. Чаепитие у Мадо не прошло для него бесследно.
—Ты глянь, как он теперь держит свою чашку, этот кривляка, — заметила Элоди.
В течение нескольких дней подряд мальчишка пытался утихомирить свою кудрявую челку, с раздражением приговаривая:
— Ах! Эти волосы…
Жан наконец понял и послал его к парикмахеру на улице Кюстин, рекомендовав фасон «полубокс» — стрижку, освобождавшую от волос виски и затылок и оставлявшую спереди только короткий ежик, разделенный пробором.
У парикмахера еще висела над дверью старинная вывеска: медный шарик, с которого свешивалась коса, сплетенная из черного конского волоса. Из деловых соображений было добавлено:
Когда Оливье ощутил, что бритва уже подравнивает ему волосы на висках, над ушами и сзади на шее (этот момент был для него самым противным), он стал ждать вопроса «С массажем или без», чтобы ответить: «Без, но с бриллиантином». Это была его тщеславная мечта — запо лучить плоскую, блестящую и уложенную легкой волной прическу, которая, если тронешь ее кончиком пальца, пружинит, будто каучуковая пластина. Парикмахер выдавил на свои ладони розовое желе и смазал мальчику волосы, прежде чем проложить безупречный пробор и, на метив двумя пальцами место зачеса, разделить шевелюру надвое с помощью щетки весьма сомнительной чистоты. Потом мастер подставил за головой Оливье зеркало, но тот так и не ус пел присмотреться. Он даже забыл стряхнуть с него волосы, попавшие во время стрижки за ши ворот. Расплачиваясь с мастером и добавив ему чаевые — сумму Жан заранее указал, — Оли вье спросил, сколько дней продержится помада на голове. Парикмахер недоуменно пожал пле чами и ничего не ответил.
У Оливье не было денег, чтоб купить себе баночку этого снадобья, но назавтра Туджурьян дал ему выгодный совет: купив у аптекаря адрагант, Оливье сумеет сам изготовить себе хоть целый горшок помады. Некоторое неудобство состояло в том, что, когда голова высыхала, оставались заметные следы белого порошка и приходилось все время смачивать волосы. Рамели сообщил рецепт: для придания им блеска к смеси следует добавить одну ложку масла и шесть ложек одеколона. Но Оливье перепутал пропорции, и его жирные волосы распростра няли сильный запах арахисового масла. Желая утаить от кузенов результаты этих досадных опытов, он так глубоко надвигал на голову берет, что его внутренняя кожаная кайма вылезала наружу и придавала мальчику жалкий вид.
Сидя у окна перед зеркалом, привязанным к шпингалету, Альбертина Хак тоже возилась со своей прической, накручивая волосы нагретыми на огне железными щипцами и пробуя их жар на обрывках газетной бумаги, отчего разносился запах горелого. Оливье с интересом наблюдал за тем, с какой ловкостью она все это проделывала. Когда Альбертина закончила, она надменно сказала:
— Зайди ко мне, невежа ты этакий! Я для тебя оставила две оладьи с яблоками.
Альбертина придвинула мальчику тарелку, посыпала остывшие оладьи сахарным пес ком и заметила:
— Когда находятся у дамы в гостях, не сидят в берете!
Оливье вспомнил, что Принцесса такое же точно замечание сделала Красавчику Маку. Он счел его обоснованным, но притворился, что у него насморк, и ответил:
— Хе… у меня голова мерзнет…
Альбертина оскорбленно сорвала с него берет и увидела все это безобразие… Волосы, лоб, уши были масляные и пахли, как топленый жир. Она была поражена. Оливье постарался объяснить самым непринужденным тоном:
— Это просто бриллиантин…
Но ему пришлось признаться, что тут пошла в ход помада собственного изготовления.
Альбертина поставила греть воду, бросила в нее желтый порошок шампуня и заявила, что сейчас вымоет ему голову. Пристыженный Оливье нагнулся над тазом и позволил ей этим заняться. Потом она причесала мальчика по-своему, загладив волосы назад и сказав, что так ему больше идет.
После всего этого Оливье еще с мокрой головой уплетал яблочные оладьи, а Альбертина наставительно повторяла:
— А остатки тоже сладки.
Оливье утер ладонью рот, поблагодарил, заверив, что в жизни не ел столь вкусно. Тогда мадам Хак погладила его по щеке и сказала:
— Ну, разбойник, беги! — и тут же добавила: — Убирайся, хватит дурака валять, надоел ты мне!