Увидев их, швейцар ничего не сказал, лишь крякнул и снова принялся за абрикосы. Всем своим видом он выражал недовольство. Казалось, он хотел сказать: неужели два взрослых человека могут всерьез говорить о голах? Что за странное увлечение. Он, Рац, всегда ненавидел футбол.
'Какое приятное, прохладное местечко, – подумал Андраш Киш, проходя с Ревесом мимо канцелярии. – Мог бы больше ценить свою должность; ему небось не приходится торчать на солнцепеке под облаками. Ну, держись, Ревес, до полшестого ты не сделаешь отсюда ни шагу. Сейчас четыре десять. Ты мели о своем доме сколько твоей душе угодно – быстрее время пройдет. Как знать, может быть, деньги тебя интересуют немного больше, чем собутыльники?'
Андраш в уме прикинул, что легко справится с этим цыпленком. И как только ему удается держать в страхе свою жену? Правда, некоторые тихони, напившись, делаются буйными; может, и этот, когда хмель в голову ударит, крушит все вокруг. Сейчас он еще не пьян, хоть от него и разит ромом. Глаза глядят обыкновенно, и язык пока что не заплетается. Итак, поговорим о доме. Если явятся друзья, надо будет их быстро спровадить.
Ревес достал снимок дома.
Ничего себе, тихоня! Хочет лишить семью крыши над головой. Вдобавок, наверное, дом-то не его, а жены, той несчастной женщины. Может, она, бедняжка, и не знает, что этот прощелыга собрался продать ее дом!
– Женка-то ваша как насчет продажи? – поинтересовался Куль-шапка. Видно, этот Ревес в рубашке родился: сиди себе в холодке за стеклянной дверью и наслаждайся жизнью. Под руками телефон и целых два звонка. А как, шельма, притворяться умеет! Все пощупывает щеку, будто у него и вправду зуб болит.
– Она, конечно, не очень довольна, – ответил Ревес, облокотившись на столик.
'Еще бы быть довольной, – думал Куль-шапка. – Может, дом этот после отца перейдет к Жофике? Она маленькая, вот, наверное, и числится за матерью пока'.
– Что поделаешь, такой уж женщины народ. А с девочкой-то вы как, ладите?
Ревес дернул плечом. Надо ближе к делу. Похоже, что денежный парень. Вон какой на нем добротный темно-синий костюм – разоделся, будто в гости.
– Я не имею привычки советоваться с детьми, – ответил он.
'Конечно, – продолжал мысленно рассуждать Андраш Киш. – Ты имеешь привычку лупить их, так ведь? Зато как девочка ненавидит тебя. Стоит ей подумать о том, что ты можешь насосаться рому, как она подымает рев. Полпятого. Ну, еще один час. Интересно, когда подойдут его собутыльнички ? '
– В конце двора – вы, наверное, видели – есть и хлев для кабанчика. Воду я подвел сам, в доме воды прежде не было, – рассказывал Ревес. – Может, вы сосчитали, в саду восемнадцать фруктовых деревьев, главное – персики, замечательный сорт! Только для меня все это больно уж далеко. Но тот, кто купит, не проиграет, нет!
– Я ничего не говорю, – возразил Куль-шапка, – но дорого уж очень.
– А вы приезжайте к нам в воскресенье, мы будем дома. Я вам еще раз все как следует покажу, все разглядите хорошенько. Ну как, приедете?
– Могу.
Ревес опять пощупал свою челюсть.
– Пошли, выпьем еще по ершику, – предложил он. – Иначе не выдержу. Веришь ли, только от зелья легче становится.
Не-е-е-т, брат, шалишь, ты у меня и маковой росинки в рот не возьмешь! Так вот как он это делает! Начинает эдак около трех, потом добирает потихоньку, а к вечеру – готов. Наконец ему, Андрашу Кишу, все понятно. Ох и немного же остается от его получки.
– Нельзя, – покачал головой Куль-шапка. – Толстяк, что стоит в дверях, говорил, проверка будет.
Лицо Ревеса помрачнело. Вот ведь зловредный старый пузан. Один Папик для него хорош, Папика он, видите ли, любит. Папик юлит вокруг него, привозит гостинцы из своего сада. И теперь он его абрикосы уплетает. Все, что Папик ни делай, мило и любо. Только Ревесу вздохнуть, окаянный, не дает. Услыхал, что он хочет опрокинуть стопочку, и давай бурчать про осторожность. Спрашивается, что тут такого? Пивной бар в двух шагах отсюда, можно сказать, ближе, чем аптека, а в аптеку никому ходить не возбраняется! Что до порошков там разных, то он их не употребляет, после них два дня еда в рот нейдет. Спиртное, конечно, тоже яд для желудка, но, пожалуй, менее сильный, чем все эти аптечные снадобья. И главное – чужому парню мог шепнуть про инспекцию, а ему ни-ни. Наверное, еще радовался бы, если бы Ревесу нагорело. Так и бывает: не подмажешь – не поедешь. Но он не Папик и не собирается заискивать перед Рацем. Лучше он свои абрикосы, даром что ветки гнутся под ними, свиньям отдаст, чем этому толстопузому.
– Видать, вы с ним близко сошлись, ежели он так разоткровенничался с вами, – проворчал Ревес.
– А то как же, – ответил Куль-шапка. – Он еще кое-что сказал. Говорил, что начальство тут у вас не больно любит пьяниц.
Чтоб тому Рацу пусто было вместе со всем начальством. Такие штучки отпускать по адресу человека, который ненавидит спиртное! Мало того, что из-за проклятого зуба приходится глотать эту погибель, так еще и оговорят человека. Для него, вот уже десять лет страдающего язвой желудка, всякое спиртное – могила. Рац отлично знает об этом. Так нет, надо оклеветать тебя обязательно. Пусть лучше на себя поглядит! Если хорошенько поискать, всегда можно найти у него в швейцарской какую-нибудь фляжечку. Интересно, кто же из них двоих алкоголик: Ревес, который пьет молоко, или этот разжиревший Рац? Вдобавок – еще через людей передавать такие вещи. Как низко! Тоже пьяницу нашел! Если он осмелится и директору такое болтать, тогда уж и он, Ревес, найдет что сказать. 'Начальство не больно любит пьяниц'. Каково, а? Как будто сюда, в охрану, брали кого попало! Кто бы посмел доверить музейные ценности любому проходимцу? Его, Ревеса, жизнь – это открытая книга, ему нечего скрывать. 'Погоди, старый Рац, столкнемся мы еще с тобой, и тогда увидим, чья возьмет!'
– Пусть бы Рац занимался лучше своими делами, – сказал он сдержанно.
'Ишь какой наглец! – вскипел Куль-шапка. – Еще и ругает ни в чем не повинного толстяка! Э-хе-хе, и паразит же ты, как я посмотрю: сам тиранит, обирает свою жену и сам же обижается. Суду все ясно,
