– Куда мушку в самый глаз суешь?!
– Румяна у тебя аль свекла какая? У-у, непотребные!…
Когда золотые тазы и вазы в унисон позванивали слезам, он приходил на выручку. Пока добирался до трона, иногда и ему попадало. Но на своих правах – мог ли он обижаться? И его венчанная «господынюшка» – могла ли не смириться пред «другом нелицемерным»? Иногда и сам Иван Шувалов прибегал с мольбой:
– Алексей Григорьевич, ведь нет никакого сладу! Даже Мавра Егоровна!…
Ну, если Мавра Егоровна, в девичестве Шепелева, а сейчас, пожалуй, самая главная в многоликом клане Шуваловых, обступивших трон, – если Она не могла совладать с расходившейся Государыней, так шабаш! Не мертвяков, так зело побитых повыносят. Безобразная с виду, сварливо-крикливая, злостная – она умела успокоить Елизавету Петровну. В фавор Шуваловы попали совсем недавно, через нее же. Мало что Государыня последнее время не могла до утра заснуть, так грезились ей еще и постоянные покушения. Особливо после того, как съездила с Алексеем Григорьевичем на тайное свидание с бывшим Императором Иоанном Антоновичем, дурачком-затворником, – в мрачный и грозный Шлиссельбург. Бог простил бы, если бы дитятю-Императора, которого Алексей Григорьевич на своих руках вынес из материнской спальни, для прекращения страданий смерти предали, – прощение было как избавление. Но указ такой Елизавета Петровна не могла подписать: при восшествии на престол пред Богородицей дала клятву смертной казни не чинить, и клятву свято держала. Как не тронуться умом после Шлиссельбурга! Для успокоения и заведен был целый штат ночных услужниц во главе с Маврой Егоровной. Они со всех сторон оглаживали Государыню, а Мавра так сладко пятки чесала, что в конце концов Елизавета Петровна забывалась утренним сном, который продолжался до полудня и далее.
Вот кто такая была Мавра Егоровна, возведшая своего недопеху в сенаторы – начальники Тайной канцелярии, а племянничка – в камер-юнкеры при Государыне. «Случай»! Ею же и улученный.
Известно, Елизавета Петровна любила ходить к Троице, не упускала возможности помолиться о грехах… каких?.. Человеческих, не более того. На одном из привалов и предстал перед ней девятнадцатилетний херувимчик, с книжицей в благостно сложенных руках. Единую ночь собиралась Елизавета Петровна заночевать здесь, а задержалась на неделю. Когда уходила дальше к Троице, по веселой Ярославской дороге, в ее свите весело шагал и новоявленный камер-юнкер, как оказалось, племянник Мавры Егоровны.
Чего не сотворит судьба! Но она ж и оградит от напастей – как оградила Алексея Григорьевича. Сверженные фавориты обычно падают замертво – он же не только уцелел, но и прежней власти не утратил. Хотя перешептывались при дворе, а особливо в приемных иностранных послов. С падением графа Алексея Разумовского неизбежно должен был пасть и канцлер Бестужев-Рюмин: свояки. Его сын женился на племяннице Разумовского, Авдотье, фрейлины Государыни. И хоть граф Кирила не очень жаловал Бестужева, однако ж замыслам старшего брата не препятствовал. Помнил завет: «Ты мне отца вместо!»
Вот так и устроились все распрекрасно. Государыне за сорок перевалило, Алексей Григорьевич того же возраста – чего делить двадцатилетнего камер-юнкера?
Они и не делили. Какое-то время спустя, попав под горячую ручку, Иван Шувалов возвратился к тому же камину, где братья как ни в чем не бывало попивали венгерское. В последние годы, под возраставшим влиянием русской императрицы, появилось и много других вин, австрийских и южно-немецких, без конца презентовал свою «Шампань» король Людовик, но Алексей Разумовский чтил первое винцо, со вкусом которого он прибыл в Петербург. Тогда полковник Вишневский был послан Анной Иоанновной закупать у мадьяр ихнее вино… да по какому-то Божьему промыслу на обратном пути и церковного певчего прикупил. Во-он когда было!… А ведь вкус не забылся – судьбоносный вкус. Потому и чтил старший брат давнюю младость, крестил каждую бутыль:
– Благослови, Господи… на шляху праведном!… Истово верил: праведны дороги. Потому и попридержал Шувалова, норовившего прошмыгнуть мимо:
– Постой, постой, Иван Иванович! Куда спешить? Вот наш Кирилл в полк к измайловцам спешит, а и то подзадержался, не так ли, братец?
– Да так оно, так, – не очень и сердился на задержку Кирилл. – Господа офицеры все равно до утра не разойдутся. И Хорват где-то там отирается, он не потребен…
– Какой хорват?.. – впервые слышал об этом Алексей Григорьевич, да и присевший к столу Иван Шувалов вопросительно вскинул пушистые бровки.
Пришлось рассказать о сербских беженцах и о полковнике Хорвате, который уехал в Петербург за правительственными субсидиями, да так еще и не вернулся.
– И ты веришь, что наши чиновнички, купно с вашим Хорватом, не прикарманят денежки, которые православная Государыня даст им от своих щедрот?
По правде сказать, сомнения такие уже поселились в голове у гетмана, но он заметил с осторожностью:
– Все может быть, Алексей Григорьевич… Но стоит ли беспокоить Государыню? – при этом он недвусмысленно посмотрел на Шувалова.
– Не стоит, – поспешил тот ответить.- Видишь, Кирилл Григорьевич? – с некоторой грустью посмеялся старший брат. – Узнаю умного человека!
В последних словах насмешки не было. Неглуп оказался камер-юнкер. В душу к прежнему фавориту не лез, а тем паче не подсиживал. Понимал ведь положение своего предшественника. Фавор фавором, а он, тоже учившийся за границей, ни больше ни меньше, как входил в сношения с Ломоносовым. Как уж ему удавалось уживаться с бузотером-профессором, но он решился воспользоваться дружеской беседой с президентом Академии наук:
– Профессор Ломоносов многолик и многообразен, так вот еще один прожект. Университет в Москве! Да, да. – Понял, что сам президент впервые об этом слышит. – По секрету со мной разговорился, да ведь братья Разумовские за болтовню меня перед Государыней не опозорят?..
Ответом был уважительный наклон двух париков: вороного и светлого.
– Не знаю, с какой такой стати со мной профессор советовался, но суть его прожекта: Петербургский университет под пятой Академии… не обижайтесь за прямодушие, граф Кирилл Григорьевич, – склонил извинительно голову. – Так говорит профессор Ломоносов. А Московский университет будет в полной самостоятельности. Не правда ли?
Он смотрел на одного, на другого брата, но те молчали, пока Алексей Григорьевич в ладоши не хлопнул:
– Так, Иван Иванович!
Торчавшие за дверями слуги восприняли это как зов, целой ордой ринулись в двери.
– Ну чего ломитесь? Настроение такое… Не стал распекать за суету. Снова повторил:
– Так, Иван Иванович, университет?..
– В прожектах пока, Алексей Григорьевич, в прожектах, весьма к тому ж далеких…
О ломоносовских прожектах Кирилл знал побольше старшего брата:
– Да у него если загорится!…
…то как Кунсткамера, вместе со всей его «Риторикой»?.. – не вовремя перебил старший брат.
Воспоминание об этом до сих пор давило память; Кирилл отмолчался. Следовало отдать должное Ивану Шувалову – перевел разговор на нынешнюю беду:
– Какие сейчас пожары! Вода в Неве поднялась уже на полторы сажени и держится на сей отметине шестые сутки. Слышите, как шторм-то в устье Невы бьет?..
Да, явственно слышалось, как бухает за стенами. В городе потоп, на лодках ездят. Все в воде и грязи, разве что кроме Невского. Ко дворцу подступает вода, мешками с песком вокруг обкладывают. Да где мешков, где песку наберешься?
Алексей пошел на балкон, выходящий к Неве, за ним и Кирилл потянулся, а Шувалов с опаской бросился в другую сторону:
– Государыню надо успокоить!
Они постояли, с уровня второго этажа наблюдая, как хлещут волны через бревенчатый парапет.
