контролирует вынос личных депутатских бумаг. У меня за спиной встали двое, напоминающие своим обликом чахоточных рабочих-большевиков из довоенных фильмов о революции. Ищут компромат, которого нет. Даже милиция более лояльна. Но глупость нетрудно провести. Вынес почти весь свой архив.
Второе посещение Моссовета. Все, что запретили вынести в прошлый раз, я еще тогда положил в коробку и заклеил липкой лентой. Ничего не тронули. Для чего же было устраивать издевательство? Видно, особо бойких живодеров пришлось устранить из здания, дабы не начали еще и мэрию потрошить'.
В октябрьские дни 1993 г. без особого напряжения умерло, ушло в прошлое такое понятие, как честь русского офицера.
Наперед это касается таких чинов МВД, которые после 3–4 октября публично клялись своим достоинством и честью, что ничего подобного сжиганию трупов в Белом Доме 'не было и быть не могло'. (Потом с наивной циничностью один из чинов добавил: 'Мы, откровенно говоря, и не ожидали такого ажиотажа вокруг трупов. Если бы предполагали его, специально считали бы их потом…' ('НГ', 04.02.94)). Горе людей они назвали ажиотажем.
Министр обороны Грачев, встретившись с журналистами 5 октября 1993 г. не позволял столь уж явных промахов. Он говорил о том, что войска трижды прекращали огонь только для того, чтобы защитники Белого Дома могли сложить оружие и выйти с белыми флагами ('КП', 07.10.93). Министр лгал вполне сознательно, как сознательно отдавал приказ стрелять на поражение. Ведь ему надо было сохранить перед журналистами, ждавшими именно такой игры, достойный вид. Как-никак дипломатические миссии и торговля оружием требовали, чтобы западные благодетели могли тоже делать вид, что не замечают пятен крови на руках российского министра.
Так вот, Грачев не мог не знать, что организованная сдача Белого Дома невозможна в силу того, что в огромном здании были отключены телефоны. Собрать забившихся по углам от снайперского огня людей не представлялось возможным. Да и кто стал бы собирать людей, рискуя получить пулю от снайпера?
Мерзавец в генеральской форме не является в истории чем-то исключительным. Но когда армия спокойно смотрит на то, как банды наемников издеваются над страной, она покрывает себя несмываемым позором. Армия Грачева — это армия трусов, и ничего, кроме презрения не заслуживает. То, что она воевать не умеет, показал чеченский конфликт. А с 3 октября 1993 г. понятие 'офицерская честь' в российской армии не существует. Или, по крайней мере, наличие чести нужно основательно доказывать. Уважать человека в форме авансом уже невозможно.
И все-таки нашлись офицеры, которые имели понятие о чести. Из Ногинска капитан-лейтенант и 17 матросов с оружием в руках пытались прорваться к Белому Дому в ночь с 3 на 4 октября. Их перехватили, офицер застрелился. Он знал, что такое честь. Командир подольской учебной части ПВО с 17-ю добровольцами дошел-таки до Белого Дома и участвовал в его обороне. Грачевым эта часть была расформирована ('КП', 07.10.93). Бесчестному министру нужно было давить всяческие понятия о чести. В противном случае он давно сидел бы в тюрьме.
Наверняка были и другие эпизоды. Но не нашлось ни одного командира дивизии, который готов был рискнуть своей жизнью, но раздавить авантюристов. Все эти обещания поддержки армии со стороны Руцкого, Стерлигова, Союза офицеров и пр. были просто блефом. В армии не было главного — духа. Дух был выбит еще политотделами Советской Армии. Вместо духа в армии годами царило воровство, уголовщина и показуха. Октябрь 1993 г. продемонстрировал, что это и есть основное содержание армии Грачева.
Московская милиция показала в полной мере тот уровень нравственности, который имеют на сегодняшний день люди в погонах.
За два дня до кровавых событий в Москве министру внутренних дел Ерину было присвоено очередное звание генерала армии, а после 3–4 октября он в числе первых получил звезду Героя России. На одном из брифингов господина Ерина спросили, не стыдно ли ему носить звезду Героя. Ерин очень «находчиво» ответил: 'Надеюсь, что я не доживу до времени, когда будут интересоваться, какое у меня нижнее белье' ('Правда', 20.04.94). Мысль министра, изложенная коряво, все-таки ясна. Она состоит в том, что совесть — понятие неофициальное, и нет оснований обсуждать ее в сфере государственной политики. Что ж, это единственно возможная для сохранения невозмутимости позиция убийцы, которому смотрят прямо в глаза.
Вояки из нижних чинов МВД тоже получили свои тридцать сребреников. Орден 'За личное мужество' получил генерал-лейтенант Голубец, расстрелявший в Останкино безоружных людей. Его подельщик подполковник Лысюк стал 'Героем России'. Лужков дал оценку и жизни человеческой. За убитого работника МВД родственникам заплатили по 1 млн. рублей, раненным милиционерам выдали по 400 тыс. ('ЭиЖ-М', № 2, 1993).
Вот еще несколько строк из интервью Лужкова ('АиФ', № 41, 1993):
'Панкратов, кстати, показал пример стойкости, организованности и грамотного управления ситуацией. Он заслуженно Указом Президента России получил звание генерал-лейтенанта. Комендант Москвы А. Куликов стал генерал-полковником. А Ерин, как известно, Героем России. Если бы ситуацией овладел Руцкой, скольких бы звезд на погонах недосчитались наши офицеры милиции и вооруженных сил.»
(В скобках заметим, что генерал Куликов в свое время мог занять пост начальника ГУВД, обойдя полковника Панкратова. Но прославился генерал другим — применил табельное оружие против людей, пытавшихся проучить его сына за хулиганские выходки ('Собеседник', № 32, 1992).)
Вот, оказывается, за что боролись! За звезды свои, за побрякушки, омытые чужой кровью!
По официальным данным, во время октябрьских событий погибло около 135 человек. По свидетельствам очевидцев — не менее 1500 человек.
ЧУЖАЯ БОРЬБА
Многие из тех, кто приходил в эти трагические дни к Белому Дому понимали: здесь собираются враги ельцинской диктатуры, но не всегда единомышленники. Опутанный красными флагами и сочащийся коммунистической риторикой Белый Дом очень многих отталкивал.
Страшная глупость руководства и депутатского корпуса просто выматывала. Вместо того, чтобы нормально поставить работу по противодействию мятежу, разворачивался бюрократический механизм. Приходилось тратить драгоценное время, чтобы выписать пропуск и провести в Белый Дом нужного человека. Не верили даже запискам депутатов.
А что стоит назначение «силовых» министров, которое предпринял Руцкой, не имея никакой уверенности, что хотя бы за одним из них есть ну хоть батальон, готовый с оружием в руках защищать парламент и Конституцию.
'В штабе общественных организаций мы составили предложения по плану мероприятий антиноменклатурного сопротивления. Понесли в апартаменты Руцкого. Там нас встретили полупустые помещения, а какой-то помощник склонен был больше почесать языком, чем предпринимать конкретные действия. Второй раз приходим уже ночью. Так нужна наша помощь или нет? Опять никакого ответа. Сделать объявление о сборе в штабе нам не удалось — действовал чей-то запрет.
Наутро помощник Руцкого, с которым мы договорились встретиться, исчез, и наши планы — тоже. Мы передали через охранников горькое письмо о тем, что реального сопротивления путчу нет. Предложили срочно готовить базу для ВС в другом регионе. Ответа снова никакого. Так штаб общественных организаций окончательно умер.
24 сентября остатки штаба пытались организовать шествие по Москве с целью снятия пока еще формальной блокады. Нельзя все время отсиживаться. Хотели подписать заявление об организации
