Скрипка и немножко нервно

Смотря как резать.

Мария (торопливо засучивая рукава): А вот у меня — здесь и здесь…

Сестры смотрят на руки Марии, потом, с подозрением, — на потрясённого Старшего. Мария, оглянувшись на Старшего, натягивает рукава на запястья. Входит Мать.

Мать: Она заперлась в своём доме. Я еле вырвалась из толпы.

Старший: Бедная женщина. Может, мне пойти туда?

Мать: Ничего с ней не случится. У неё есть в жизни цель — «спасти» от нас Аполлона. Так что, ей сейчас море по колено. Картошки бы ещё начистить — вернутся ведь сейчас.

Мария (кидается к кухне): Мам, я начищу!

Мать и сестры, удивлённо переглядываясь, идут за ней. Старший останавливает Старшую, взяв её за руку.

Старший: Слушай, ну скажи честно, кто этот твой… любимый человек? Не может быть, чтобы я его не знал…

Старшая: Да если и знаешь — не важно это. Совсем не важно.

Старший: Ну как это «не важно»? Он хоть любит тебя?

Старшая: А как же!

Старший: А ты его?

Старшая: Ещё как!

Старший: А может, он тебя не достоин? Может, я тебе кого получше найду. Из столицы.

Старшая: Из столицы? (задорно) А найди!.. (после паузы, задумчиво) Да нет, не надо мне никого. И так тошно.

Старший: Ещё бы! Десять лет изо дня в день самой себе букеты покупать… Меня бы тоже замутило.

Старшая: Что-о?! Ты это о чём?

Старший: О тебе. Тебе в театре бы работать с такой верой в собственные фантазии. Десять лет жить с иллюзорным человеком, делить его с такой же призрачной женой… Выдуманные проблемы, ненастоящие радости… Впрочем, проблемы-то как раз реальные — мама, соседи, тыкающие пальцами вслед…

Старшая: Да плевала я на этих соседей!

Старший: А как же! Легко! Особенно когда совесть чиста.

Старшая: Да что ты…

Старший: А что я?

Старшая: Ну надо же и мне чем-то жить.

Старший: Неужели больше нечем?

Старшая: Нечем. Да и незачем. Незачем жить по-другому. Ты сам говорил, — у каждого своя собственная реальность. Свой мир я выдумала себе сама. Ну и что? Чем он хуже ваших?

Старший: Твой, конечно, лучше. Живёшь полной жизнью: любимый человек, с которым ни один из реально живущих уже не сравнится, надёжные бескорыстные друзья… Подруг нет? И не надо! Что ты ещё себе выдумала? Всё это, конечно, помогает жить… Просто однажды, а это обычно случается, потребуется реальная помощь… или просто настоящее человеческое тепло… рядом… А такая пустота! Не всегда совместимая с жизнью.

Старшая: Я знаю. И что ты хочешь? Чтобы я вышла сегодня к гостям и сказала: «Я вас обманывала все эти годы. У меня никого нет и никогда не было. Мне ни разу в жизни никто не дарил цветы. Я выдумала всё это потому, что мне этого очень хотелось. А в вашей жалости я вовсе не нуждаюсь. И мама пусть простит. Просто иногда хочется быть свободной, а повода нет…» Так сказать? Я стану менее одинокой?

Старший: Не надо. Живи.

Старшая (насмешливо): Спасибо! (идёт к кухне)

Старший: Слушай, а откуда всё это: шмотки, духи, цветы те же? В смысле — деньги откуда?

Старшая: Да я раз в неделю на побережье езжу. Пою там в кабаке. (уходит в кухню)

Старший (заметив Секретаря): Цветы. Охапками. Быстро!

Секретарь выбегает вон. Из кухни появляется Мать.

Мать: Ты звал?

Старший: Нет. Так, мысли вслух.

Мать (подходит к нему): Как ты жил всё это время, сынок?

Старший: Ух ты! Новое слово в твоём лексиконе: «сынок»…

Мать: Как ты жил?

Старший: Нормально, мама. Иногда даже неплохо. «Как» — не важно, главное, что жил.

Мать: Ты так и не простил меня?

Старший: Мне нечего прощать.

Мать: Бедный мой, бедный ребёнок… (гладит его по голове) Я всегда верила в тебя. Я знала, у тебя не просто «способности», у тебя талант.

Старший: Серьёзно?

Мать: Правда. Всегда знала.

Старший: А как же: «С таким лицом таланта быть не может!»? Помнишь?

Мать: Забудь.

Старший: Доживу до склероза, непременно забуду.

Мать: Я хотела тебе только добра.

Старший: Убивать ради блага? Чтобы не мучился?

Мать: Чтобы не мучился. Талант — очень тяжёлая ноша. Тебе просто повезло, счастливый случай. А скольких эта ноша сломала, задавила… Я хотела снять с твоих плеч этот горб.

Старший: Чтобы я был таким, как все? Тебе хотелось, чтобы твой сын был посредственностью?

Мать: Я хотела, чтобы мой сын просто жил. Пусть без взлётов, но и без падений.

Старший: Для меня это слишком трудно. Что до падений, так они неизбежны. Если уж падать, то с вершины — хоть полетать перед смертью.

Мать: В том-то и дело. Если бы сразу — насмерть, без мучений… Ты помнишь своего отца? Тебе было три года, когда он умер, но, может, хоть что-то…

Старший: Только одно: мы с отцом — ни лица, ни фигуры его не помню, но знаю, что — отец; он держит меня за руку — стоим возле какого-то дома и смотрим в окно полуподвала. А там какая-то контора: стол, заваленный папками бумаг, счёты и сидит человек: лысый, в очках в роговой оправе, в чёрных нарукавниках, грустный и скучный. Стекло пыльное, и всё, что за стеклом, тоже кажется скучным и пыльным — и папки, и счёты, и человек. И отец говорит мне: «Видишь? Это — бухгалтер». Всё своё детство я боялся этого слова. Самое страшное, что я мог себе представить, что я стану бухгалтером —