везут в Европу, там их можно продать дороже.
–?А что ещё копают?
–?Ну ещё, конечно, копают войну. Тут географических ограничений нет. Война – она кругом вокруг нас. И там, откуда мы уезжаем, и на севере, и на юге, и впереди, там, куда мы едем. Впрочем, тут есть, конечно, свои нюансы.
–?И с чем они связаны?
–?В первую очередь с тем, какую именно войну ты копаешь.
–?И что, можно Куликовскую битву раскопать?
–?Не хочется тебя расстраивать, подруга, но Куликовскую битву уже раскопали до нас. Там не только останков – даже следов уже не осталось. А вообще, реально начинать раньше, скажем, наполеоновских войн нет смысла. Слишком мало информации по движению войск, локальным схваткам, карт почти не осталось.
–?А металл что, не сгнил с тех пор?
–?О, поверь. Тогда оружие делали из такого металла, что нынешнее по сравнению с ним – просто мусор. Оружие Второй мировой сгнило быстрее, чем пищали Бородинского сражения.
–?Серьёзно? И много тут копают, скажем, Отечественную войну восемьсот двенадцатого?
–?Ну, тут её, положим, вообще не копают. Это надо на север ехать, в Беларусь, в Россию, всё интересное вдоль смоленской дороги лежит. Её не так уж много копают, но есть любители. Можно ещё на юг поехать, в Одесскую область, Румынию, Болгарию – поковыряться в русско-турецких войнах. Встречаются интересные находки. А здесь, на Украине, три главные войны – Первая мировая, она же Великая Отечественная, Гражданская и Вторая мировая, она же… тоже Великая Отечественная. У людей, которые давали войнам названия, с фантазией всегда было туго. Вот Вторую мировую в основном и копают, конечно.
–?И ты её копаешь?
–?Копал.
–?И что ищут?
–?Всё, что можно продать.
–?А что можно продать?
Я посмотрел на неё:
–?Зайти на «райберт» или на «аукцион» и посмотри. Оружие, боеприпасы, амуницию, деньги (хотя это редкость, конечно), документы. Иногда личные вещи солдат забирают, хотя нормальные копатели их не берут – это плохая примета. Ну и самое дорогое – награды, личные знаки и знаки отличия. Если не привередничать, то можно оптом всё толкать на слётах или через местные сайты. Но чтоб нормально на войне зарабатывать, надо искать редкие коллекционные экземпляры и продавать американцам. Эти за фашистскую атрибутику платят в среднем вдвое дороже, чем все остальные.
–?И за солдатские жетоны вроде того, что ты мне показывал?
–?Ну… да, и за них тоже. Хотя жетоны относительно недорогие, на них можно заработать, только если сотрудничать с фольксбундом или ещё какими-нибудь заинтересованными немцами.
–?А почему ты всё время про немцев говоришь? Что, у советских солдат не было жетонов?
–?Что ты, конечно, были! Такие коробочки из хрупкого дерьма, в которых лежал рулончик туалетной бумаги. На нём полагалось подробно записывать, кто ты, откуда, как звали твою собаку, с кем спал твоего деда дядя и всю историю государства Российского аж до Рюрика. От руки записывать, карандашом, своим почерком солдатским. Эти коробочки сгнивали в земле быстрее, чем успевал остыть убитый солдат. Но и те в сорок третьем году отменили.
–?И что, сегодня они никому не нужны?
–?Коробочки? Нет, они почти ничего не стоят. Или ты про солдат спрашиваешь?
–?Похоже, незавидная у советских солдат судьба.
–?Ну, я бы даже сказал, что сложно себе представить ещё какую-то группу людей в истории двадцатого века, у которых была бы такая же незавидная судьба, как у советских солдат. Они и при жизни никому не были нужны, и после смерти, в общем, не нужны никому. Есть несколько поисковых организаций, которые занимаются перезахоронением в России, у нас и в Беларуси, но опознать же невозможно почти никого. То есть как выкопал, так и закопал обратно в землю. Непонятно, зачем вообще выкапывал.
Верба замолчала, видимо, удручённая незавидной судьбой советского солдата, и стала разглядывать бесконечные поля по сторонам дороги.
В Умани мы пообедали, и вскоре после выезда из города Верба опять уснула. Она проспала постепенную смену ландшафта, уменьшение числа полей вокруг и медленное, но уверенное наступление леса. Когда она снова проснулась, лес вокруг тянулся сплошной глухой стеной – настоящий, первобытный лес, изрядно, правда, пообтрёпанный многовековым соседством с людьми. Начинало темнеть, и я включил фары.
–?Где это мы? – спросила Верба.
–?Если верить дорожным знакам, только что проехали Летичев.
–?Хм… а более понятно ты можешь объяснить?
–?Где-то посредине между Винницей и Хмельницким. Скоро поворот на Меджибож.
–?Меджибож? Знакомое название. Там крепость какая-то, что ли?
–?Да, крепость. И могила основателя хасидизма.
–?Могила основателя хасидизма в Умани, где мы обедали. Ты всё перепутал.
–?Да, там тоже могила и тоже основателя хасидизма. Но другого. Это другой хасидизм.
–?Другой? Я не знала, что их несколько…
–?Да их до чёрта.
–?И что, у каждого хасидизма свой основатель, у каждого основателя – своя могила и каждая могила – еврейская святыня?
–?А ты как думала? Должны же жители центральной Украины хоть на чём-то деньги зарабатывать.
–?Пусть работать идут, – недовольно проворчала Верба и стала смотреть в окно.
Мы проехали поворот на Меджибож, затем ещё пару каких-то сёл и подъехали к Хмельницкому. Я свернул, оставаясь на Е50, переехал мосты и повернул вместе с дорогой. Было уже совсем темно, когда я съехал перед аэропортом на Н03.
–?До Каменца меньше ста километров, – сказал я и посмотрел на Вербу. Она улыбнулась мне сонной улыбкой, и я, стараясь запечатлеть в памяти этот момент, плавно повернул голову обратно, чтобы посмотреть на дорогу.
И окаменел.
Прямо на меня с бешеной скоростью нёсся огромный зубастый зверь.
Гадалка
Я ударил по тормозам, и машину немедленно занесло. С огромным трудом удержавшись на мокрой дороге, я в конце концов таки съехал одним колесом на обочину, но остановил машину за секунду до падения в глубокий кювет. Сила инерции наклонила нас с Вербой вперёд, натянув ремни безопасности, и отбросила назад после полной остановки.
Две или три секунды я сидел не шевелясь. Затем отстегнул ремень, распахнул дверь и выскочил из машины.
Дорога была свобода в обе стороны – наша машина была единственным объектом, способным двигаться, на несколько сотен метров, которые просматривались вокруг. Через несколько секунд сзади, по Е50, неторопливо проехал грузовик. Затем в воздух плавно поднялся самолёт с аэродрома справа от нас. По Н03 никто не ехал, не шёл и не бежал. Я хотел было залезть в багажник и достать фонарик, чтобы рассмотреть всё подробно, но успокоился и передумал. Нет, я ничего не увижу.
Открылась дверь пассажирского места, и из машины вышла Верба.
–?Что это было?..
–?А что ты видела?
Она посмотрела на меня и медленно пожала плечами:
–?Не знаю… какую-то тень… чёрт, я ТАК испугалась!
–?Ну, ты знаешь, тут я с тобой солидарен. Это было чертовски страшно.
–?А что ты видел?
