последние слова с нажимом, — или более квалифицированного тренера…
— До свидания, — улыбнулась мне Янина Станиславовна.
— До свидания, — сказал я.
— Прощайте, голубушка, — сказала бабушка. — И получше смотрите за детьми, раз уж вам доверили их жизни…
После ухода Янины Станиславовны бабушка долго не могла успокоиться, шумела, что отныне моей ноги не будет в бассейне, где дети брошены на произвол судьбы, грозилась пойти к директору, чтобы открыть ему глаза на безобразия, которые творятся у него в бассейне. Мне еле удалось уговорить бабушку не идти к директору.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила бабушка.
Я не знал, что ответить. Мне удалось осуществить план Гриши, я избавился от бассейна. Значит, будет у меня теперь время, чтобы играть с Гришей.
Но мне было жаль Янину Станиславовну. Бабушка на неё накричала, ещё директор, наверное, добавит. Но тут я вспомнил, как Янина Станиславовна сказала, что директор её не съест, и успокоился.
— Хорошо, — ответил я бабушке. — Я чувствую себя хорошо!
РОЖКИ ДА НОЖКИ
Дома была одна Валентина Михайловна.
— А где Юля? — спросил я.
— Юля заболела, она у бабушки, — ответила Валентина Михайловна.
Я очень обрадовался, что Юли нет дома. Врать легче всего один на один. И вообще, при Юле я просто не смог бы врать.
— Всеволод, — сказала бы Юля, — почему вы врёте? Как вам не стыдно.
Она бы прямо так и сказала.
Мне показалось, что сегодня Валентина Михайловна не в своей тарелке. Так говорят про человека, который сегодня не похож на самого себя. То есть он сегодня не такой, какой был вчера, позавчера и вообще всё время.
Валентина Михайловна обычно мне улыбалась, а сегодня она совсем не улыбалась, а была даже грустная. Наверное, оттого, что Юля заболела, вот Валентина Михайловна и расстроилась.
А ещё Валентина Михайловна не могла найти себе места. Она долго рылась в нотах, искала нужные и никак не могла найти. Наконец нашла, потому что они лежали сверху и их вовсе не надо было искать.
Но вот Валентина Михайловна взяла себя в руки: она сцепила их так, что они побелели, и сказала мне:
— Садись, повторим гаммы…
Я сел и покосился на Валентину Михайловну, которая устроилась рядом на стуле. Может, не стоит сегодня врать? Может, отложить враньё на завтра?
И тут мне почудилось, что я слышу насмешливый голос Гриши: 'С вами, вундеркиндами, одна только морока', и решил, что отступать поздно.
Валентина Михайловна ударила по клавише, я услышал знакомый звук 'до', но я зажмурил глаза и пролепетал:
— Ре.
Глаза я не отжмуривал. Мне было неловко смотреть на Валентину Михайловну. И вдруг я услышал голос учительницы:
— Правильно.
Я чуть не свалился со стула. Как же правильно, когда я бессовестно вру? Но удивляться я долго не мог, потому что Валентина Михайловна ударила по другой клавише. Прозвучал решительный и прекрасный звук 'ре'. А я пропищал:
— Си.
И вновь услышал:
— Правильно.
Что происходит? Я вру напропалую, говорю, что взбредёт в голову, несу околесицу, а Валентина Михайловна считает, что я отвечаю правильно.
Я почувствовал, что на меня снизошло вдохновение. Я ощутил, что у меня выросли крылья.
И теперь, едва Валентина Михайловна ударяла по клавише, я уже не лепетал, не пищал, не бормотал, а весело и нахально говорил лишь бы что.
А когда Валентина Михайловна велела мне проиграть всю гамму с начала до конца — до-ре-ми-фа- соль-ля-си-до, я сыграл её задом наперёд — до-си-ля-соль-фа-ми-ре-до.
В душе я ужаснулся — что сейчас будет? Гром и молния — вот что сейчас будет. Ничего подобного! Снова я услышал:
— Правильно.
Но вот Валентина Михайловна попросила, чтобы я сыграл песенку 'Жили у бабуси два весёлых гуся'. Это была моя любимая песенка. Я пел её ещё тогда, когда не учился играть на пианино. В общем, это была любимая песенка моего детства.
Я заколебался. Очень мне не хотелось обижать добрую бабусю и ощипывать двух весёлых гусей. Мне их было жалко.
Но меня несло неудержимо. Я уже заврался, и дороги назад мне не было.
В общем, я так сыграл песенку, что два весёлых гуся превратились в двух страшных, злых разбойников с большой дороги, а бедная бабуся стала их атаманшей.
Мне оставалось совсем немного до конца. Я уже расправлялся с разбойниками, как вдруг услышал голос учительницы:
— Ты ужасно фальшивишь!
Ага, по-музыкальному фальшивишь, это значит врёшь. Вот теперь правильно — я вру.
— Что с тобой, Сева?
Валентина Михайловна приложила руку к моему лбу:
— Ты здоров?
И тогда я почувствовал, как загорелись мои уши, потом зажглись мои щёки, и вскоре я весь пылал от макушки до кончиков ногтей.
Пощупав мой лоб, Валентина Михайловна установила, что я здоров, и велела мне сыграть 'Жили у бабуси два весёлых гуся' с самого начала и, разумеется, правильно.
Я попытался про себя спеть песенку. Ничего не получалось. Я начисто забыл мелодию. Я испортил её, переврал, и остались от песенки, как от бедного козлика, рожки да ножки. Я почувствовал, что никогда не сыграю песенку как надо.
— Начинай, — торопила меня учительница.
И я начал. В общем, это был кошмар пополам с ужасом. Я неутомимо барабанил по клавишам, и выходила у меня сплошная абракадабра. Я мучился, я страдал, но барабанил.
Валентина Михайловна рассердилась:
— Прекрати издеваться над музыкой!
Когда я перестал издеваться, учительница строго сказала:
— Ты сегодня совершенно не подготовился к занятию. Ставлю тебе двойку.
Я проглотил двойку молча. Мне нечего было сказать в своё оправдание. Я получил то, что хотел, но мне ни капельки не было радостно.
— Ты меня огорчил, — сказала Валентина Михайловна. — Ты всегда был такой примерный. Что у тебя произошло?
— Я учу, учу, а у меня ничего не получается, — оправдывался я. — Вы же сами говорили, что у меня средние способности к музыке…
Валентина Михайловна замялась, но потом возразила:
