— Ты очень вырос за то время, что мы занимаемся…
Я почувствовал, что учительница колеблется, а значит, надо переходить в наступление.
— Но лауреатом Международного конкурса я никогда не стану, так зачем мне заниматься музыкой?
— Нет, — горячо воскликнула Валентина Михайловна, — музыкой всегда есть смысл заниматься, потому что музыка — это…
Валентина Михайловна развела руки, будто хотела поймать ускользающее слово, и наконец поймала:
— Музыка — это чудо…
Но я не собирался сдаваться. Я решил зайти с другого конца.
— Конечно, музыка — это чудо. И я благодарен вам, что вы учили меня ценить красоту музыки. Но вы же знаете, сколько у меня других занятий. У меня нет ни минуты свободного времени. И если, — я осторожно глянул на Валентину Михайловну, — я буду освобождён от музыки, к которой у меня нет больших способностей, мне сразу станет легче жить… Неужели вам меня не жалко?
— Я всегда восхищалась твоей выдержкой, собранностью, — сказала Валентина Михайловна и задумчиво добавила: — Может, и вправду тебе надо оставить занятия музыкой? Ужасная нагрузка на неокрепший организм…
Я понял, что победил.
— Вы сообщите, пожалуйста, об этом бабушке.
Я поспешно вскочил на ноги, боясь, что Валентина Михайловна передумает.
— Мне было очень приятно у вас заниматься, — сказал я, отворяя двери.
— Мне тоже, ты славный мальчик, — услышал я, когда пробирался по тёмному коридору.
— Передайте привет Юле, — крикнул я на прощанье.
Сколько я занимался — всего ничего, а столько снега намело во дворе.
По-разбойничьи свистела позёмка, снег норовил забраться мне за шиворот, но я ничего не видел и не слышал.
— Вышло, вышло, — распевал я во всё горло. — Вышло, получилось… Ай да Гриша, молодец!
Ночью мне приснились гуси.
Они были ощипаны и пели противными голосами, ужасно фальшивя, песню про самих себя. А на них с печалью глядела бабуся. Я внимательно присмотрелся. Так это же не бабуся, а Валентина Михайловна!
ПРОНИЦАТЕЛЬНЫЙ ВЗГЛЯД
Перед дверью квартиры, где жил Лев Семёнович, решимость покинула меня. Сперва я летел как на крыльях. Удачи в плавании и музыке, когда мне так ловко удалось обвести вокруг пальца моих учительниц, вдохновили меня на новые проделки.
Но едва я очутился перед дверью квартиры Льва Семёновича, как заколебался. Я знал, что дипломаты — проницательные люди, что они видят человека насквозь. От их взгляда ничего не ускользает. Ну и что с того, что Лев Семёнович на пенсии? Проницательность с годами только возрастает.
Я подумал, что даже Гришу Лев Семёнович раскусил бы с первого взгляда. Не удалось бы Грише провести старого дипломата.
Но стоило мне вспомнить Гришу, как в ушах моих зазвучал его ехидный голос:
'Ну чего трусишь, вундеркинд? Дело движется как по маслу! Ещё усилие — и ты вольный человек'.
И я нажал на кнопку звонка. Как всегда, дверь отворил сам Лев Семёнович. Сперва он поинтересовался моим здоровьем и, удостоверившись, что оно вполне благополучное, осведомился о здоровье моих родителей, а также бабушки и дедушки, поинтересовался, как они переносят эту странную зиму, когда то минус, то плюс, то мороз, то оттепель.
Я самым подробным образом, как того и требовал Лев Семёнович, поведал о здоровье своём и всех моих родных. А потом спросил, как себя чувствует Лев Семёнович, на что мой учитель, как всегда, произнёс:
— Здоров дух, здорово и тело.
Лев Семёнович снял с меня пальто и шапку и провёл в узкую комнату, где мы обычно занимались.
Как всегда, сперва учитель попросил меня почитать. Я откашливаюсь, прочищаю горло. На меня нападает страх. Едва я начну читать, он меня раскусит.
Я приступаю к чтению. Я произношу все буквы подряд. А кто знаком с английским языком, тот знает, что нет ничего ужаснее для английского, как читать букву за буквой. Потому что по-английски написано, например, шесть букв, а произносится всего четыре, остальные же просто для красоты. Если же читать все буквы подряд, то получится какой-то другой язык, а не английский.
Мне удалось прочесть всего три предложения, как Лев Семёнович остановил меня:
— Стоп!
Старый дипломат принялся внимательно изучать моё лицо. 'Включил свой проницательный взгляд', — догадался я, и у меня всё внутри оборвалось.
— Будьте добры, молодой человек, откройте, пожалуйста, рот, — попросил Лев Семёнович.
Орлиный нос старого дипломата едва не залез в мою распахнутую пасть.
— Закройте, пожалуйста.
Я закрыл и посмотрел на Льва Семёновича. Учитель выключил свой проницательный взгляд и крепко задумался.
— Попробуйте ещё разок сначала, — снова попросил Лев Семёнович.
Снова буква за буквой я заскрежетал по странице.
У Льва Семёновича на сей раз хватило терпения только на две строчки.
— Минуточку, молодой человек, — он положил свою руку на мою и вновь впился в меня проницательным взглядом.
Этого я уже вынести не мог и поник головой.
Учитель одобрительно похлопал меня по руке.
— Всё ясно, — воскликнул Лев Семёнович с неожиданной бодростью.
Ну вот, он меня и раскусил. А что тут раскусывать? У меня такое произношение, как будто я первый раз в жизни читаю по-английски. Не то что старый дипломат с проницательным взглядом, тут каждый человек догадается, что я отчаянно вру.
Ужасно стыдно! А во всём виноват Гриша. Если бы я его не послушался, ничего бы не произошло.
Вот говорят: ему было так стыдно, что он готов был сквозь землю провалиться. Я бы с удовольствием провалился сквозь пол, чтобы очутиться этажом ниже и не видеть обиженного Льва Семёновича.
— Яснее быть не может, — повторил учитель. — У нас был длительный перерыв в занятиях. Сперва хворал я, потом болели вы. Произошла, как говорят спортсмены, растренировка.
Я кивал, соглашаясь с каждым его словом.
— И этот длительный перерыв привёл к тому, — продолжал, воодушевляясь, Лев Семёнович, — что ученик совершенно забыл всё, чему его учили.
Я поднял голову и посмотрел на учителя. Что он хочет этим сказать?
— Значит, — радостно объявил Лев Семёнович, — знания ученика были поверхностными, им не хватало глубины. А кто сему виной? Естественно, учитель, то есть ваш покорный слуга…
Не вставая, Лев Семёнович развёл руками и склонил голову.
— Нет, не вы, — вырвалось у меня.
Лев Семёнович мягко улыбнулся:
— Молодой человек, вы славный мальчуган. Вы бесконечно добры ко мне, но долгие годы жизни научили меня, не страшась, смотреть правде в глаза.
— Я вам сейчас расскажу всю правду, — я решил, будь что будет, открою учителю, как стал
