– А вам по шее не надают?
– Мне-то за что? Я беспартийный. Это Костя с товарищами. Говорят – лучше не придумаешь.
За столом, выпив вина да водки, вперебой стали рассказывать о школе.
– Я здесь вроде менялы – станки на парты обмениваю, – сказал Успенский.
– Ванька говорит – тебя завучем утвердят, – сказал Костя.
– Что за Ванька? – спросила Мария.
– О, да ты еще ничего не знаешь, – обрадовался Бабосов. – Кто директором нашим будет? А?
– Ну, кто?
– Ванька Козел.
– Леонард Давыдыч? – подхватила Варя.
– Ен самый!
– Боже мой! Да у него не то что диплома, свидетельства нет, – сказала Мария.
– Зато выдвиженец. А сие есть высшая аттестация! – поднял палец кверху Бабосов и, выпучив глаза, гаркнул: – А вы готовы выдвинуть из своей среды рабочих от станка в госаппарат?
Варя засмеялась:
– Коля, ну какие среди нас рабочие от станка?
– Неважно! Главное, чтоб была беспартийная прослойка.
– А химиком знаете кто будет? – спросил Костя. И сам же отвечал: – Самодуровский Ашдвазс.
– И Петька Рыжий с нами!
– И Богомаз!
– И князь Львов-Подтяжкин.
– А физиком кто?
– Из Москвы едет… Какой-то штрафник.
– Ого-го! – заржал Бабосов. – Что стоит в графе против его фамилии? А там стоит: выгнан за пьянку, грубость и… гонку самогона.
– Откуда он изгнан? – спросила Варя.
– Из университета, – ответил Бабосов.
– Из университета за гонку самогона? Чего ты мелешь? – сказала Мария.
– А что, не нравится? – Бабосов опять вытаращил глаза. – Бейте саботаж организованным контролем масс!
– Нет, ты неподражаем, – засмеялась Мария. – А я было уши развесила – что это за самогонщик к вам едет.
– Его общественная физиономия – за четыре года работы не был ни разу на собрании, – кривлялся Бабосов. – Его политическая активность?.. Товарищи, какая может быть активность у протчего элемента? Только паразитическая. Значит, вычистить паразита с рабочего тела нашей науки.
– Извините, на педагогов чистка не объявлена, – сказал в тон ему Костя. – Давайте не искажать генеральную линию.
– Но есть лозунг: проверяй безработных умственного и конторского труда! Стало быть, мы его проверяем по этой линии – он пока еще безработный. Правильно я говорю? – спросил Бабосов.
– Правильно! – гаркнули все хором.
– А теперь выпьем за чистоту наших рядов и неуклонность направления! – произнес торжественно Бабосов.
Все выпили. Костя, тыча вилкой в нарезанные огурцы, сказал, качая головой:
– Ну и брехун ты, Коля.
В дверь без стука вошли два мужика и, увидев за столом женщин, замешкались у порога.
– В чем дело? – поднял голову Бабосов.
– Может быть, мы не ко времени?
– Нет, в самый раз. Проходите, ребята, – сказал Костя, вставая, и представил вошедших: – Это мои активисты: Василий Семиглазов, – указал на черноусого, черноглазого молодца в мятом, сереньком пиджачке, – а это Филя Перевощиков.
Второй был коренаст и насуплен, – густые рыжие волосы росли у него почти от самых бровей. Бабосов встал, поздоровался с ними первым и неожиданно серьезно спросил:
– А вы сдали свои облигации на хранение в сберкассу по призыву сормовских рабочих?
Вошедшие активисты опешили – высокий черноусый молодец извинительно улыбался, а второй, рыжий, сердито засопел и поглядел с вызовом на Герасимова: что это, мол, за катавасия?
– Перестань, Николай! – строго сказал Герасимов. – Садитесь, ребята. И потом, по призыву не сормовских рабочих, а товарища Баумана.
