поехал, прикидывая на себя роль убийцы.
Грозовский ни черта не понимал по-немецки.
А водитель, который вез его в аэропорт, – ни по-русски, ни по-английски.
– Шнель! – взмолился Дима, глянув на часы.
До самолета оставалось тридцать минут, и если этот благовоспитанный немец не нарушит скоростной режим, то Надькино кулинарное чудо останется без главного едока.
– Ну, пожалуйста, шнель!
Водитель что-то длинно ответил по-немецки, но скорость прибавил. Стрелка спидометра поползла к цифре 100.
Грозовский облегченно прикрыл глаза – должен успеть!
Сил нет, как хотелось домой. И пусть даже на подножном корму, лишь бы Надька рядом суетилась, ревновала, ворчала, кричала и целовала, извинялась и снова ворчала…
Он не видел, как на перекресток под красный сигнал светофора вылетел грузовик.
Услышав визг тормозов, Дима открыл глаза и понял – то, что произойдет, невозможно, но неизбежно…
– Надька, прости, – успел сказать он…
– То есть свадьбы как таковой не будет. Зажать решила? – грозно спросила Надя, узнав, что Ольга согласна выйти замуж лишь при условии, что никаких кабриолетов, застолий и пышных торжеств не будет.
– Нет, нет, не хочу! – замахала руками Ольга. – Ни к чему это. Скромненько, тихо, спокойно. Без всех этих наворотов!
– А чего стесняться-то? Воруешь, что ли? Свадьба все-таки!
Надя еще раз перебрала ее платья и разочарованно вздохнула.
– Нет, все это никуда не годится. В этом в крайнем случае в ресторан можно сходить в будний день. Оля, тебе нужно шикарное белое платье! С шлейфом в три километра! И фата! Тоже три километра!
– Господи! Мало мне Алексея! – искренне возмутилась Ольга. – Я с ним устала спорить по этому поводу, так и ты туда же! Размах им подавай! Это что, фестиваль молодежи и студентов? Олимпийские игры?!
– Свадьба это, свадьба, Оля! – Надька прошлась по гостиной размашистым шагом – появилась у нее в последнее время такая начальственная привычка. Наверное, у Грозовского подсмотрела… – Так уж повелось, что свадьбу надо играть на полную катушку! Не ты этот порядок заводила, не тебе его нарушать!
– Может, ты мне еще пупса на капот привяжешь, с лентами?
– А чего плохого-то в пупсе?! – Надька замерла и уставилась на Ольгу во все глаза, словно та сказала величайшую глупость.
– Да ну тебя! – захохотала та.
– Нет! Надо, чтобы все как у людей! – Надежда опять принялась деловито ходить, меряя шагами гостиную. – Много гостей, столы… Позовем всех!
– Кого – всех? У нас с тобой всех по пальцам одной руки пересчитать можно!
– Ой! – Надька, устав изображать начальницу, плюхнулась на диван, прямо на платья. – Вот смотрю я на тебя и думаю – бедный Леша твой! На какой зануде женится! Бедный он бедный! – всплеснула она руками.
– Ну вот, ты еще и предательница! Кстати, это не твой мобильный звонит в сумке?
Надя пошла в коридор, достала из сумки телефон и с кем-то коротко поговорила.
– Вот дураки, а! – заходя с трубкой в руке, засмеялась она. – В Берлине этом… Сказали, что Димочка разбился в машине… Насмерть. Как это разбился, Оль? Я ж ему такой курник испек…
Не договорив, Надя побелела и стала медленно стекать на пол, словно в ней сломались все кости.
– Надя!
Ольга вскочила, но поняла, что внутри у нее тоже нет никаких костей, а руки и ноги – субстанции, которыми никак нельзя управлять.
– Димка… Как же ты мог… – прошептала Ольга, сгребая с дивана платья и закрывая ими лицо, чтобы уйти от страшной реальности, в которой невозможно было заставить себя сделать вздох.
– Сережа, – услышала она свой голос и вдруг поняла, что потрясена тем, что он всего лишь изменил ей.
Всего лишь изменил.
А не умер…
Земля стучала о крышку гроба глухо и страшно.
Это ее закапывали, Надю. И непонятно, почему она стояла на краю могилы, в толпе, и непонятно, почему с портрета на памятнике на нее смотрит Димка.
Димка сейчас на работе, уговаривала она себя.
Девчонки в коротких юбках перед ним задом крутят, а он, гад, того и смотри, поддастся на их женские ухищрения.
За ним, за Димкой, глаз да глаз нужен. Сам не заметит, как какая-нибудь длинноногая модель его уведет… Навсегда. Так, как уводит только смерть. Неужели ее, Надю, сейчас закопают, а Димочка…
Тогда почему не она смотрит с портрета?
Неужели… Нет, Димка в агентстве, ей изменяет. Нужно мчаться туда и вцепиться в волосы той, которая смерть. Которая разлучает. Насовсем, навсегда.
Надя сделала шаг вперед и чуть не упала в могилу. Чьи-то руки подхватили ее.
– Пустите! – захрипела она. – Мне надо вернуть Димочку… Она его… увела… Он мне изменил… с ней… Со смертью…
Надю унесли в «Скорую», дежурившую у ритуального автобуса.
Ольга медленно шла к машине, который раз пытаясь осознать, что все происходящее – правда.
Правда, что Грозовского больше нет.
Правда, что Надя еле жива от горя.
Правда, что Дим Димыч теперь сирота.
Правда, что она, сделав из измены Сергея ужасную трагедию, была не права.
Это всего лишь неприятность, но не трагедия…
Сзади раздались тяжелые шаги, и барышевский бас тихо сказал:
– Здравствуй.
– Здравствуй, – ответила она, не взглянув на него.
– Ужасно. Поверить не могу.
– Да. Что теперь будет с Надей… Представить страшно.
– Как она держится?..
– Ты же видел. Даже транквилизаторы не помогают.
– Скажи Наде. От меня… Я очень ей сочувствую.
Ольга подошла к машине, открыла дверь.
– Как твои дела? – спросила она, прежде чем сесть.
– Ничего интересного, ты же в курсе того, что произошло.
– Да. Читала в газетах.
Она старалась на него не смотреть.
Потому что он мог догадаться, что она простила его…
– Ладно, всего хорошего, – сказала Ольга. – Надо ехать. Позвони как-нибудь.
– Позвоню. Как-нибудь…
Она уехала с болезненным ощущением, что не сделала что-то важное.
Наверное, Сергей должен знать, что она его простила.
Это никого ни к чему не обяжет и ничего не изменит, но он должен знать.
Она видела в зеркале заднего вида его удаляющуюся, одинокую фигуру, хотела дать задний ход, но… не решилась.
Что она ему скажет? Что теперь знает – измена всего лишь житейская неприятность?
Она ускользала от него, как луч света.
