Алеша, успокоившись, начинает ей 'отвечать': — Тя-тя-тя… дя-дя. — Дядя, Ка-тя, Алешенька, — в тон ему говорит мама. — Ки-ки-ки, — тоненько пищит Алеша. — Ки-са, — тоже тоненько тянет мама, а сама радостно смеется. Улыбается и Алеша, глядя на маму, и вдруг начинает уморительно хохотать. Оба довольны. Переделав все дела на кухне, мама переносит Алешу в комнату и кладет в кроватку. Он тут же поднимается и, ухватившись за перильца, пускается в 'путешествие' по кроватке. Надолго останавливается у полотенца: берет его и сваливает к ногам; кряхтя, наклоняется, при этом стукается лбом о перильца кроватки, всхлипывает, но полотенце все-таки поднимает и… снова роняет. Наклоняясь в третий, четвертый раз, он уже жмурится и с опаской поглядывает на близкие перильца, но лбом не задевает их. А мама тем временем убирает в комнате, протирает полы, ладит бельишко и даже иногда записывает в дневнике про Алешкины успехи. И только немного освободившись, она берет Алешу на руки. Тут начинается 'борьба' на диване и 'цирковые номера'. Алешка, голенький, радостно хохочет, охотно и долго прыгает на диване, держась за мамины пальцы. А мама еще напевает в такт прыжкам:
вообще какой-то набор слов на разные мотивы. Это у мамы отдых на 15–20 минут, а у Алеши 'спортивные занятия'. Потом Алеша получает бутылочку с кефиром или кашей и, опорожнив ее до дна, засыпает. А проснется — снова возится с игрушками в кроватке. Со всем этим бабушки еще мирятся, хотя и ворчат, что 'мы мало уделяем ребенку внимания'. Но если они слышат Алешкин плач, то тут уж, мама, берегись! — Ты разве не видишь, что ребенок надрывается? Уже час целый, наверно, кричит! — обрушиваются обе бабушки на маму, хотя в действительности может и двух минут не пройти. — Зачем же доводить ребенка до крика? Ребенок должен меньше плакать. От плача у него нервная система расшатывается, — научно обосновывает бабушка Дина свои советы. А бабушка Саша просто хватает Алешу на руки и уносит к себе. Первым делом она 'успокаивает' его, причитая: — Бедный ты мой! Дорогой ты мой! И никто тебя на ручки не берет. Все забыли Алешеньку, — и она бережно носит его по комнате, покачивая и приговаривая. Алеша тут же умолкает, и она начинает угощать его. У нее всегда припасено что-нибудь вкусненькое для Алеши, и ей кажется, что он вечно голоден. Только покормив его и напоив, она чувствует себя спокойнее. Вот бабушка начинает играть с ним: посадит Алешу на одну ладонь и, придерживая грудку второй, 'пляшет' с ним, высоко поднимает его в такт припеву. Алеша блаженно обмякает в ее полных руках, головенка у него раскачивается — он доволен. Но стоит только Алеше дать первый знак неудовольствия или пресыщения этой игрой, бабушка мгновенно прекращает ее. Тогда она укладывает его на большую мягкую кровать и играет с ним в 'козу'. Сделав пальцами два 'рога', она 'бодает' его в животик, в грудку, под мышки, и Алеша хохочет, приводя этим бабушку в восторг. Пока Алеша у бабушки Саши, он в сытом безмятежном бездействии. Если лежит, то на самом мягком, что может найти бабушка. Если сидит, то так, чтобы его 'слабая' спинка не напрягалась. А чтобы ему не было скучно, бабушка Саша его непрерывно развлекает. А надоест ей все это, она укачивает Алешу и сонного, сытого приносит маме. Это означает: 'Вот как надо с ребенком обращаться!' И если после этого Алеша не хочет оставаться один в кроватке или на стуле, часто начинает проситься на руки и хнычет, то в этом бабушки обвиняют нас. Сначала мы еще пытались 'оправдываться' и что-то доказывать. — Ведь Алеша привыкает к рукам. На ваших руках он бездействует, а когда играет сам, ему приходится работать собственной головенкой и руками. А это ему и полезней и интересней. Мы решили настойчиво отстаивать свою 'линию' в воспитания, приучать малыша, не докучая взрослым, самому находить для себя интересные занятия. И стало легко. Алеша уже мог часами ползать по полу террасы (благо — лето!). Остановится около коляски и примется 'исследовать' колесо. И одной ручонкой, и другой пытается стащить его, а колесо не поддается. Малыш начинает сердиться, хныкать, хватать и дергать колесо резче, но все бесполезно. Сколько движений, сколько трудностей, какая энергичная деятельность! Мы невольно сравниваем ее с блаженным лежанием у бабушки на руках или с бесконечными забавами, когда бабушки заняты внуком, а внук — бабушками. Все дела при этом останавливаются — бабушки заняты 'воспитанием'. Когда же время на 'воспитание' иссякнет — надо же и другие дела делать! — бабушка Дина говорит маме: — Да забери же ты Алешку, у меня ни секундочки свободной, а он лезет, спасу нет! И мама 'забирает' Алешку к себе. Ей-то ребенок никогда не мешает. Она успевает делать с ним все домашние дела, и даже общественные, не отводя никакого специального времени на воспитание и постоянно ощущая светлую и ясную радость оттого, что ее сынишка с нею рядом. Бабушка Дина говорит иногда: — Хоть я и люблю детей, все равно самый тяжелый труд для меня — нянчить маленьких. Своих еще ничего, а вот чужих и вовсе не могу: вечное беспокойство, вечная ответственность, да и физически трудно — поди-ка целый день с одним побудь, умаешься хуже любой работы. А мама слушает и удивляется: — Зачем же все твои разумные, проверенные, испытанные, разнообразные способы воспитания, если они делают жизнь с детьми такой тяжкой обузой! Нет, пусть для меня она будет радостью! И папа с ней согласен.
Без ходунков
Алеше восемь месяцев. Недели три тому назад он первый раз самостоятельно встал, держась за перильца, а сейчас уже 'путешествует' довольно свободно по всей кроватке. Папа дает ему два больших пальца, ставит повисшего на них Алешу на пол и пробует идти с ним по комнате. Первые шаги получаются неудачными. Одна нога часто наступает на вторую, и тогда следующего шага сделать нельзя. Алеша повисает на папиных пальцах, поджимает ножки и ставит их снова на пол, но уже рядом, а не одну на другую. Такие 'прогулки' ему нравятся, и как только папа подходит к Алеше, тот поднимает вверх обе ручонки: возьми, мол, меня! В комнате стоит низенькая раскладушка. Папа превратил ее в настоящий 'тренировочный снаряд' для ходьбы. Приведет Алешу папа к середине кровати, даст за нее схватиться, а сам уйдет к краю и растопырит все десять пальцев: хватайся, Алеша, за любой! Малышу очень хочется ходить, и он тянет ручонку к папиным пальцам, но они далеко, и он хватает только воздух. Тогда он берется снова двумя руками за раскладушку и делает шажок к папе. Но и отсюда он не может достать папины пальцы, как ни тянет к ним ручонки. Алеше становится грустно, он жалобно похныкивает и вот-вот расплачется. Мама видит Алешины 'страдания' и очень сочувствует ему. — А может, тебе немножко ближе стать? — говорит она. Но папа чувствует, что у Алеши 'есть еще порох', и не уступает. И Алеша снова делает шаг, пробует схватить пальцы — снова неудача, снова хватается за кровать и снова крошечный шажок к этим, таким желанным папиным пальцам. Зато какая радость у Алеши на личике, как смеются папа и мама, когда наконец Алеша крепко хватается сначала одной, а потом другой ручонкой за папины пальцы и отправляется в награду в длительное путешествие по всей комнате. Очень трудны первые шаги и первые уроки. Трудно Алеше, папе, маме, но каждый раз Алеша все быстрее добирается до пальцев и через два дня уже не собирается хныкать, а бодро, разговаривая сам с собой — 'тя-тя-тя', пробирается вдоль раскладушки и так увлекается, что отпускает одну ручонку и тогда начинает терять равновесие. Чтобы не упасть, он отставляет ногу назад, как штангист, и, зажмурившись (ведь возможно, что придется шлепнуться на пол), отчаянно хватается второй рукой за кровать. Но… равновесие восстановлено, сердца папы и мамы поднимаются на свои места, а Алеша продолжает победно и невозмутимо двигаться дальше. А еще дня через три Алеша уже обходит — и довольно быстро! — раскладушку кругом. Она становится в буквальном смысле слова 'пройденным этапом'. Зато по комнатам Алеша по-прежнему очень любит путешествовать, крепко держась за папины пальцы. И вдруг однажды — что такое? — один из пальцев перестает служить
