пунктов Сечевце и Збигнев. Мы еще спускались с гор, когда рассвело, и стала далеко до мельчайших подробностей видна вся предгорная равнина к востоку от хребта. Пока мы не отбросили немцев в лесистую часть хребта, они пользовались этим обзором для ведения точного прицельного артиллерийского огня.
Утром начался марш на юг к границе Венгрии. Моему взводу приказано выйти первым и достигнув деревни Киш Божва, дождаться там полка, подготовив его расквартирование. Как мне полагалось, я проверил готовность взвода к маршу, и в этот момент ездовой и повар Пуздра неожиданно подвел мне оседланного коня, о существовании которого я и не знал. Он содержался в тылу, там было «хозяйство» взвода, а в хозяйство я совершенно не вникал. Всем обеспечением взвода ведал старшина Барышевский, человек бывалый и тертый, лет на десять старше меня. Конь был замечательный. Достаточно красивый, стройный и надежный. В нем был виден настоящий бывалый фронтовик. Он отличался от коня-аристократа, побеждающего на выездке или на конкуре, так же как немного отдохнувший офицер переднего края от офицера генерального штаба. Первый — в полевой форме, т. е. в пилотке и видавшей виды шинели, пуговицы зеленые и тусклые, но сидит она на нем хорошо. Сапоги кирзовые, но начищены отменно. Второй — в фуражке с лаковым козырьком, в шинели с блестящими пуговицами и хромовых сапогах.
Садиться на коня мне было не впервой, но тренировки у меня не было никакой. Так мы и двигались. Я «на боевом коне» либо впереди, либо рядом со взводом. Конечно, теоретически мне была известна техника верховой езды, т. е., чередование опоры на стремена с легким присаживанием в седле в такт движения коня. Но отсутствие практики сделало свое дело. После нескольких часов марша, на очередном привале я был ужасно рад, когда Филоненко нахально-мечтательно выразил несбыточное, якобы, желание «прошвырнуться» на коне. Как я, скрывая раскоряку, дошел в новогоднюю ночь до Киш-Божвы, никто, кроме меня, не знал. Конная разведка окончательно перестала существовать.
Разумеется, сознание воинского долга, молодеческая удаль, безусловная готовность к самопожертвованию и ощущение некоторой исключительности в самой принадлежности к весьма уважаемому в армии слою разведчиков играли определяющую роль в поведении каждого из них. Но было и сознание того, что признаваемая всеми опасность профессии разведчика компенсируется его самостоятельностью в выборе образа действий, смотря по обстоятельствам боя. Действуя с умом, разведчик вполне мог остаться неуязвимым. Возможность действовать ночью, тихо крадучись, до поры не обнаруживая себя, давали разведчику несравненные преимущества перед пехотинцами стрелковой роты.
Этой самостоятельностью и возможностью не быть мишенью немецкого пулемета, начиная с расстояния действительного огня, очень часто пользовались начальники, которым подчинялись подразделения войсковой (в отличие от агентурной) разведки. Наш начальник штаба в воспитательных целях часто грозил: «В пехоту отправлю!» Действовало безотказно. Что ни говори, а свобода — великое дело.
Ну, а моей совершенно личной заботой, которой я ни с кем не делился и которая с тех пор подсознательно была неотступно со мной, была забота — соответствовать.
IV. Зимнее наступление 1945 г
В самом начале зимнего наступления 1945 года 4-й Украинский фронт стремительно двигался вперед. В полосе наступления нашей 30-й Краснознаменной Киевско-Житомирской дивизии, начавшей марш из района Гуменне, что в восточной Словакии, были такие населенные пункты в Западных Карпатах, как Ганушовице, Прешов, Сабинов, которыми мы овладели почти с ходу менее чем за трое суток. Прешов — это, по нашим меркам, город районного масштаба.
Сабинов был взят на рассвете, и на весь день моему взводу предоставили относительный отдых, чтобы подготовиться к ночным действиям.
К вечеру мне было приказано с наступлением темноты выполнять задачу разведывательного отряда по маршруту: Сабинов, подножье выс. Минчаль, Чирч, Лелюхов, Мушина. Таким образом, после Прешова наступление дивизии получило направление на северо-запад, а городок Мушина находится уже на границе Чехословакии и Польши. Полк начинал движение через полчаса после нас, а это означало, что ни огневой, ни, тем более, зрительной и звуковой связи с боевым походным охранением полка у нас не было. О встрече с противником приказано сообщать красной ракетой.
Допускаю, что называть взвод отрядом — это слишком громко, так как отрядом называют не менее чем роту. Однако при таком отрыве от главных сил назвать взвод всего лишь разведдозором тоже несправедливо.
Сорок километров пути по теснине с крутыми лесистыми склонами, щебенка и железная дорога идут рядом, а горная речка (один из притоков Горнада), извиваясь, неоднократно их пересекает. Накоротке проверяем каждый полустанок. Кроме ж.д. — служащих и их семей, никого больше не встретили. Противник откатывался на запад, временами оказывая сопротивление. Незадолго до рассвета, двигаясь уже вдоль Попрада, достигли Мушины. Через некоторое время подошел полк, и тут бы отдохнуть после ночного сорокакилометрового броска, но оказалось, что взорван тоннель в Пивничной.
Именно через Пивничну пролегал путь дивизии на Стары Сонч. Теперь же этот путь исключался, добавлялась внушительная лишняя петля километров на двадцать через курортный городок Крыница, что к северо-востоку от Мушины. Своевременное выполнение задачи требовало отказаться от отдыха. Петля, вместо отдыха. Города Стары Сонч мы достигли глубокой ночью, покрыв после Сабинова за одни сутки восемьдесят километров пешего пути. Стоит ли убеждать читателя в том, что измотаны мы были за эти сутки до крайности.
Еще один переход после Стары Сонч — и дивизия втягивается в глухие леса на склонах Высоких (иногда их называют Западными) Бескид.
По сведениям польских партизан, противник ушел накануне. Считаясь с возможностью внезапного нападения, время от времени даем серии отпугивающих автоматных очередей в уходящий вверх по склонам лес — это плотные стены заснеженных елей.
Вдоль горной речки часами тянется вереница беспорядочно разбросанных хуторов, которые объединены общим названием Каменица. Возле одного из домов в небольшой группе польских партизан мелькнуло знакомое лицо. Вроде бы и он узнал меня. Это младший брат одного моего школьного товарища Епифанова. Они погодки. Когда мы учились в 4–6 классах 150-й школы (теперь против нее аэровокзал на Ленинградском проспекте), он был, соответственно, в 3–5 классах. Имен братьев я не помню, но помню, что радость от встречи была несказанной. О старшем брате младший ничего не знал, у польских партизан работал радистом, шапку носил со звездой, на ногах немецкие короткие сапоги, подпоясан ремнем с «Gott mit uns» на пряжке. За две-три минуты успели обменяться всего несколькими фразами. Последний раз виделись детьми в школе в 38-м году в Москве, не думая о будущем. Могло ли нам прийти в голову, что снова встретимся через семь лет на войне в Бескидах на юге Польши?
На фронте у людей бывали самые неожиданные и невероятные встречи. Эта — одна из них.
На этом переходе мой взвод не вел активных действий, но суровость ландшафта и все более крутой подъем вверх, выступавшие над дальними черными лесами белые вершины гор, наконец ощущение, что противник больше не может отходить, не используя удобных естественных оборонительных рубежей, которые предоставляет ему сама природа, все это навязывало тревожное подозрение, что близок трудный бой.
Тем не менее с наступлением темноты полк остановился, и начальник штаба разрешил взводу отдыхать. Скирда сена, в которой мы прорыли глубокую нору, нам была как натопленная изба, и мы заснули мертвым сном. Внутри стога всегда тепло.
Начинало светать, когда меня разбудил связной: «Срочно к командиру полка». Зам. командира дивизии подполковник Гоняев при гробовом молчании командира полка по карте поставил мне задачу: «Видишь, церковь? Там 35-й полк нашей дивизии ведет тяжелый бой. Разведать подступы, вернуться и провести туда ваш 71-й полк».
До церкви — три километра. Находиться так далеко от переднего края, т. е. заведомо не подвергаться ружейно-пулеметному огню противника, разрывы мин и снарядов не в счет, (да что там 3 км., достаточно и
