Она прижалась ко мне и поцеловала в щеку. Наш первый поцелуй. Правда, совсем невинный, дружеский. Неважно, потому что за ним последовал другой. Мы посмотрели друг другу в глаза (ее глаза были остекленевшими, мои – полными любви), и все вокруг исчезло. Поцелуй в губы и по-настоящему. Ничего подобного я еще не испытывал в жизни.
И этот поцелуй соединил наши жизни.
Мы разняли объятия, только когда появилась Фан.
Симона немного пришла в себя, поцелуй оживил ее. Мы очень осторожно поговорили об этом, смущенно улыбаясь. Фан повела машину, поэтому я мог сидеть сзади вместе с Симоной.
– Было очень хорошо, – сказала она, взяв меня за руку.
– Да.
– Я чувствую себя виноватой.
– Почему? Из-за Лазаря?
– Да, и из-за Пандоры.
– При чем здесь Пандора?
– Знаешь, она в тебя влюблена.
Молчание.
– Ты ведь знал?
– Конечно, – ответил я.
Хотя на самом деле понятия не имел.
Мы поменялись местами, когда село солнце. Фан спала на заднем сиденье, а Симона перебралась вперед, она плохо выглядела. Действие лекарств проходило, и рецепторы субсиноптической мембраны больше не блокировали боль и дурноту. Она кашляла, чихала, чувствовала себя ужасно. Она приняла еще одну болеутоляющую таблетку, но только одну. Демонстрировала сдержанность.
Le Diable apparait dans beaucoup de formes.
Дьявол является в разных обличьях.
Длинноухий заяц перебегал дорогу, и я притормозил, не успев сообразить, в чем дело. Машину занесло, мы съехали с дороги. Я пытался справиться с управлением, и мне это удалось. От резкого поворота Фан свалилась на пол, а Симона ударилась о стекло дверцы.
Удар был не особенно сильным. Стекло не разбилось, даже не треснуло. Симона не потеряла сознания. Только у нее на виске появился небольшой синяк – больше ничего.
На всякий случай я осмотрел ее на предмет экстрадурального кровотечения.
Вроде все в порядке.
Она жаловалась на сильную головную боль. Она приняла таблетки, чтобы заглушить ее. Потом еще таблетки, еще и еще.
Крошечный синяк оказался той соломинкой, что сломала хребет наркоману.
Все произошло так. Мы остановились, чтобы освежиться и сходить в туалет в ресторане штата Висконсин, похожем на кафе «У Твена». Симона была в женской комнате. Время все шло и шло. Как два идиота, мы с Фан стояли и ждали, пока наконец не поняли, что случилось нечто страшное. Первой пошла Фан. И тут же я услышал ее крик. Я вбежал. Симона неподвижно лежала на полу: передозировка, зрачки у нее стали размером с булавочный укол.
Схватив санитарную сумку, я чуть не разорвал ее пополам.
Чтобы спасти ее, мы перепробовали все. Налоксон, рвотное, стимуляторы. Мы давили ей на живот.
Все бесполезно.
Сердце билось все медленнее, потом остановилось совсем. Я продолжал давать ей кислород. Я не терял надежды. Я все время звал ее по имени, потому что если она меня слышит, может быть, попытается вернуться. Ну а если она не может вернуться, то, по крайней мере, будет знать, что я все время был рядом. Говорят, каждый умирает в одиночку, но, черт возьми, я был рядом с ней, обнимал ее, надеялся.
Просто надеялся.
Пока это не случилось.
В моей душе это будет вечно звучать, словно песня.
Гарвардский медицинский колледж – будущее, которое ожидало меня. Учат ли они преодолевать отчаяние? Смогли бы они научить меня, что делать и как справиться с собой, когда мой пациент перестанет дышать? Как справиться со своими чувствами, если человек, которого я лечил и о котором заботился, умирает у меня на руках?
Пожиратель Дорог попытался бы утешить меня, я уверен, он смог бы, но я больше не увижу этого безмозглого ублюдка – его больше нет. Часы Смерти пожрал его. Целиком и полностью.
Я все еще чувствую поцелуй Симоны на моих губах.
И если бы я мог вернуть тот день, я сделал бы это. Потому что это был Рок. Я говорю не о моем толстозадом вампире из ГВР, я говорю об истинном Роке, о страшном брате Судьбы. Потому что этот поцелуй стал причиной ее смерти. Это не так, скажете вы? Но в тот момент, когда мы сделали это, она стала призраком.
Мы будто использовали друг друга. Я воспользовался ее состоянием, когда она наглоталась таблеток:
