счастья, и счастья вполне доступного.
– Вы пришли посмотреть на своего Писсарро?
Я обернулся. Старейшина парижской адвокатуры вошел в курительную и изящным жестом предложил мне присесть и выпить. Я с опаской расположился в кресле: кажется, во мне возникает предубеждение против курительных комнат…
– Итак, мой дорогой Венсан? – сказал Валанс, широко улыбаясь; и, смутившись, я понял, что не был здесь с тех самых пор, как начал «преуспевать»; и теперь за столом, разумеется, никак не обойдется без поздравлений в мой адрес. Я поднял руку:
– Поговорим об этом позже, если вы не возражаете, Поль!
Он благодушно кивнул:
– Как хотите, как хотите! А пока что, если он вам по-прежнему нравится, буду счастлив уступить вам этого маленького Писсарро, он ведь и вправду «маленький»! Я купил его на аукционе «Sotheby's», и он стоил не слишком дорого. Вы же понимаете, я не буду на вас наживаться…
Я улыбнулся ему в ответ, но про себя пожалел, что это не одна из тех картин, которые он купил за кусок хлеба. Не повезло на этот раз, картинку-то, оказывается, продавали на аукционе!.. По дороге к гостиной Валанс положил руку на мое плечо:
– Нет, мой дорогой друг, я совсем не рассчитываю, что вы тут же достанете из кармана свои новые звонкие монеты! – Он улыбнулся. – Я отношусь к вам в какой-то мере как к
Выпутался Валанс довольно ловко, с точки зрения светских приличий, но для отца омерзительно- неуклюже. Правда, он покраснел, нервно оглянулся, словно его могли подловить на слове, но, успокоившись, направил меня к дверям.
– Идемте, пора садиться за стол. Приехала наша последняя гостья. Вы ее знаете? Вивиан Беллакур. Изумительная женщина! Вдова, – добавил он, слегка дотронувшись до моей руки и лукаво поглядывая на меня.
Впервые за все время нашего знакомства Валанс позволил себе некоторую вольность в моем присутствии, и я понял, что, помимо респектабельности и особой привлекательности, которые придал мне финансовый успех, я как бы заново возмужал в глазах людей этого круга. И в этой мужественности уже не было ничего от по-домашнему смирного и смурного для меня бремени нашей с Лоранс супружеской жизни; новое состояние давало и новые права, и мне даже как бы вменялось в обязанность провожать всех женщин, в том числе и жен моих знакомых, похотливым взглядом. Раньше так смотреть, пока я еще не выкарабкался из бедности, мне было запрещено; но я и не очень-то был этим удручен и все эти семь лет ходил, сам того не ведая, в презренных черномазых среди белых людей. Чудом меня тогда не линчевали, и можно было поздравить себя задним числом, что все-таки мне удалось разделить с ними их прекрасных белых женщин, прежде чем я получил на это законное право состоятельного человека. Так что будет о чем вспомнить и утешиться, когда прояснится мое бедственное финансовое положение; я нисколько не сомневался, что моего богатства не хватит на то, чтобы заручиться сколько бы то ни было продолжительным уважением этих людей. Мало быть жадным, нужно еще быть и скупым; или, проще говоря, хитрость не в счет, важнее дальновидность. Короче, стать богатым – полдела, важно им остаться!
Пока нас не было, в гостиной прибавилось народу: прежде всего я увидел двух подруг Лоранс, с которыми я был немного, хоть и довольно близко, знаком (если можно так сказать о стремительных любовных играх в затемненной комнате с женщиной, которая, требуя от вас страстных признаний, печется об анонимности и конфиденциальности). Обе в сопровождении мужчин; и без представления было ясно, что это их мужья. Они жаловались на разницу во времени между Парижем и Нью-Йорком и доверительно мне сообщили: «Мы так много путешествуем!» А я кивал и бормотал про себя: «Знаю, знаю! Давайте, продолжайте!» В подобных случаях на лицах жен написано презабавное беспокойство: ну и как же мой любовник находит моего мужа? Мнение противоположной стороны интересует обычно меньше; да и кто об этом спрашивает? Поскольку в партию мужей меня приняли недавно, я сделал вид, что эти экземпляры произвели на меня сильное впечатление.
Лоранс затеяла беседу с академиком, уставшим, кажется, от всего на свете; одна еда его еще интересовала, и он беспокойно косился на двери в столовую. Слишком блондинка, слишком загорелая – но очень хороша, – молодая вдовушка беспокойно поглядывала то на Валанса, то на его сына, и ее чуть воспаленный с поволокой взгляд, взгляд женщины, у которой давно уже не было мужчины, казалось, не без грусти говорил: «Ну, с тем – уже поздно! А для того – и всегда будет слишком рано!» Конечно же, именно поэтому она и меня одарила пылким взглядом; ну и мои мимолетные любовницы, видимо, припомнив наши встречи, тоже дарили нежные взгляды. Так что я сменил амплуа: из жиголо прямо в очаровательные принцы; и этот принц поневоле вынужден разбрасываться, если он хочет выглядеть не более чем галантным.
За столом я оказался по левую руку от Манни, место справа было все же предназначено Французской академии.
– Придется все-таки справа посадить Вальдо, – сказала Манни извиняющимся тоном, как будто не я сидел у нее всегда в конце стола или рядом с Филибером, если не хватало одной дамы. – Это расплата за вашу молодость, – продолжала она, – но, поверьте, небольшая расплата, у вас чудесное место, не говоря уж о том, что рядом сидит старая добрая Манни!
Ну а слева от меня молодая вдовушка разворачивала салфетку своими длинными, хищными коготочками; немного дальше, по ту же сторону стола, между Валансом и каким-то промышленником, сидела Лоранс и следить оттуда за мной никак не могла. Я сунул ноги под скатерть, как всегда длинную, до полу, и вздохнул заранее. Меньше пяти блюд у Валансов не бывало.
– А знаете, в жизни вы лучше! – без обиняков озадачила меня вдовушка.
– В жизни?
– Да, лучше, чем на фотографиях.
– На каких фотографиях?
Вивиан смутилась (бедняжку звали Вивиан).
– Других газет я не читала, – извинилась она, – я имею в виду только сегодняшнюю.
Но так как я по-прежнему сидел с вытянутым лицом, она недоверчиво покосилась на меня и, похоже, даже начала нервничать:
– Вы, наверное, уже читали «Ле суар»?
– Нет, а зачем?
Через мою голову она обратилась к Манни:
– Манни! Мсье… ну, мой сосед уверяет меня, что он не видел вечернего выпуска!..
– Вполне возможно, – снисходительно ответила улыбчивая Манни, – он так рассеян! Лоранс, вы ему не показывали газету?
В ее голосе прозвучал упрек, как будто сами они с мужем всегда друг другу все рассказывают. Лоранс наклонилась вперед и скользнула по мне бесцветным взглядом.
– Я не успела, – сказала она. – В восемь часов он еще спал…
– А у меня! Я все это храню, да! – пробасил Валанс, разыгрывая из себя восторженного почитателя; однако его иронии хватило и на то, чтобы встать и сходить за газетой.
Размахивая номером, он протянул мне его раскрытым на том месте, где речь шла обо мне. С удивлением я увидел свою фотографию, но не сразу понял, что меня сняли на террасе «Фуке». Над тремя колонками текста стоял заголовок: «Новый Мидас[14] в мире музыки ищет вдохновения на террасе кафе».
«Мидас! Мидас!» Этот журналист попал прямо в точку! Нет, и вправду талантливо. Уж не знаю, Иов[15] или Мидас, только этот хлипкий тип с блаженно-пьяненьким выражением лица, по-моему, не слишком на меня похож. Убедившись в этом, я все-таки невольно поискал на фотографии чуть выше, справа от себя, Жанин, на том самом месте, где я ее подцепил… но там ее не было. Она еще не пришла… и, расстроившись, я чуть было не стал искать ее на следующей полосе.
– Любуетесь? Вы действительно не видели газету, Венсан? – прозвучал голос Манни, и я поднял
