знала номер, и просто так она бы меня не побеспокоила. Значит, ошибка на линии. Однако мы уже подъезжали к конторе моего издателя.
Бюро Палассу – просто шарж на другие офисы Елисейских Полей. По зачуханной лестнице надо было подняться на третий этаж к грязноватой двери, рядом с которой все-таки висела табличка «Дельта Блюз» – серебряными буквами по черному мрамору.
– А почему «Дельта Блюз»? – усмехнулся Кориолан. – Почему не «Тулонский таракан»? – предложил он, вышагивая за мной по слишком ворсистому паласу в приемной. Эффектная секретарша поведала нам, что издатель совещается по телефону с другим набобом, чем он и вправду занимался в довольно запальчивом тоне. Но, увидев нас, он заторопился, скроил измученную физиономию, хотя и не прервал разговора; впрочем, ему так и не пришло в голову извиниться, когда он положил трубку. Лично я привык к медвежьим манерам деловых людей: все друзья Лоранс занимают посты, с высоты которых мою вынужденную праздность можно только презирать, что они и делают, даже если втайне завидуют моему положению. Но такое отношение со стороны Палассу, который в некотором роде кормится и за мой счет – и, говорят, неплохо, – кажется мне немного неуместным.
– Как поживает ваша очаровательная супруга? – осведомился он светским, как ему казалось, тоном.
– Хорошо, хорошо. Вы знакомы с Кориоланом?
– Ах, здравствуйте, мсье! Вы пришли со своим испанским другом, мой дорогой Венсан? Вы никогда не ходите один?
Он еще и шутил! Я взорвался:
– Кориолан – мой импресарио! Он пришел по моей просьбе, чтобы объясниться с вами по поводу ваших задержек с выплатой.
– Ну уж! – хохотнул Кориолан, но, перехватив мой взгляд, замолчал.
Ни-Гроша, казалось, опешил.
– Импресарио? Но вы же понимаете, мой дорогой друг, это профессия… простите, не знаю вашего имени… обычно в своем кругу мы все знакомы друг с другом… тут нужен опыт, подход, хватка, ну и умение помозговать…
– По-вашему, у меня не хватает извилин? – спросил Кориолан тонким инквизиторским голосом, и я отвернулся, уже не опасаясь за свое финансовое будущее.
Однако, посмотрев на ситуацию с другой стороны, я пришел в ужас: что я натворил? Сделать Кориолана своим импресарио, чтобы дать ему средства к существованию, – идея, безусловно, гениальная. Но что об этом подумает Лоранс? Я выбрал своим финансовым агентом человека, о полной безответственности которого она твердила мне целых семь лет; в ее глазах это будет выглядеть умышленным оскорблением, еще одним доказательством того, с каким презрением я отношусь к ее мнению. Она ни за что не поверит, что я сделал это ненароком, скуки ради, разозлившись на Ни-Гроша, ну и, конечно же, из добрых чувств к Кориолану. Не поверит, что я всего лишь схохмил. (В сущности, все люди таковы: то, что их проклятущие советы забыли, забыли напрочь, не может служить оправданием того, что этим советам не последовали.) Вдруг я увидел прямо перед собой за окном, над трепещущими каштанами Елисейских Полей, измученное и возмущенное лицо бедной Лоранс. Я перевел взгляд на Ни-Гроша, который с широко раскрытыми глазами, утонув в своем кресле, внимал Кориолану.
– …Тут был у меня, как и вы, один клиент, который играл на тотализаторе в Нёйи, ему просто не хотелось выплачивать долги. Во всем остальном симпатичный… великолепная контора на авеню Опера, счет в солидном банке – в общем, все как надо. Да только задолжал пятьсот тысяч франков новыми. Мне пришлось обеспокоиться, навестить его на авеню Опера, вот как сегодня я заглянул на Елисейские Поля. Признаюсь, мне нравится только Четырнадцатый округ. Лучше бы вам сразу отстегнуть Венсану то, что вы ему задолжали, иначе… – Он наклонился и понизил голос; я безрезультатно прислушивался…
– Ну что вы, что вы, дорогой Кориолан… – бормотал Ни-Гроша. – Вы же знаете, как SACEM тянет с выплатой, – прибавил он громко.
Кориолан снова наклонился, одним жестом смахнул все отговорки и тихим голосом опять принялся что- то ему втолковывать. Ни-Гроша отнекивался все тише и наконец, перейдя на шепот, достал из своего стола какие-то бумаги. Кориолан бросил на меня торжествующий взгляд, я ему ответил бодренькой улыбкой. Что бы там ни было, именно в такие мгновения достоинства друзей особенно бросаются в глаза.
Короче, я был очарован, Кориолан был очарован, и, как ни странно, Ни-Гроша тоже, кажется, вздохнул с облегчением. И мы втроем отправились перекусить в компании клиентов «Дельта Блюз» – музыкантов какой-то рок-группы и одной известной певицы. Уступив настояниям и доводам моих спутников, я махнул рукой на угрызения совести и решил позвонить Лоранс и сказать ей, что не вернусь к обеду. Я уже давно не боялся выглядеть смешным, и мои сообщники решили обвинить меня в прижимистости – оба с убежденным видом твердили, что расплачиваться в ресторане должен я. К тому же вся эта история с Кориоланом в роли импресарио и без того сулила мне такие семейные ссоры, что эти два лишних часа погоды уже не делали. Правда, позвонить домой я попросил гардеробщицу, потому что отлично знал: стоит мне самому заявить Лоранс о своем отступничестве, как она ответит на мои извинения так ядовито-снисходительно, что уж лучше бы отругала; а я был в добром настроении, в слишком добром, чтобы, видя беззаботные, сияющие, веселые глаза Кориолана, позволить хотя бы маленькой тени набежать на мое счастье. Порой и я становился эгоистом…
Глава 2
Два часа спустя я оставил несколько оторопелого, но надменного Кориолана при исполнении его новых обязанностей – он беседовал с бухгалтером издательства «Дельта Блюз Продакшнз», которое упорно продолжал именовать «Тулонским тараканом». В конце концов, благодаря своему неуважительному отношению к деньгам он, быть может, станет прекрасным финансовым агентом для других. И потом, я не собирался тут же оповещать Лоранс о его назначении, во всяком случае, до тех пор, пока чек на кругленькую сумму не упадет в нашу мошну.
Часа в четыре я тихонько открыл дверь в квартиру. И сразу же на меня обрушился поток чудесной музыки: из комнаты Лоранс, словно мне в назидание, звучал концерт Шумана. Сперва я подумал пробраться в студию, которую мне устроили в глубине квартиры, чтобы я бренчал там себе помаленьку на фортепиано; но для этого мне нужно было пройти через нашу общую комнату, нашу спальню, или же прошествовать мимо моей секретарши Одиль.
Разбирать почту, отвечать на телефонные звонки – а после внезапного успеха звонили мне достаточно часто – Лоранс доверила одной из своих многочисленных поклонниц, школьной подруге Одиль. Добродушная крепышка с невыразительным лицом, она была из тех женщин без возраста, которые со смешанным чувством неловкости и надежды разыгрывают неблагодарные роли сначала девушки, потом молодой женщины, цветущей дамы и так далее и так далее, никогда никого, и даже самих себя, не умея убедить в искренности своей игры. Одиль приходила рано, уходила поздно, отвечала вместо меня на довольно тощую почту, в которой корреспонденты обращались ко мне главным образом за деньгами.
Лоранс считала, что это классическая почта «шлягерника». Если бы я прославился как виртуоз, мои корреспонденты, разумеется, были бы утонченнее, а ее положение почетнее. Что ж, если мечтать о том, как после сольного концерта мужа можно отобедать где-нибудь в Байрейте или Зальцбурге[3] вместе с Шолти[4] и Кабалье, а вместо этого оказаться в Монте-Карло на песенном фестивале Евровидения, то есть от чего расстроиться. Ну а уж представив себе, как муж во фраке раскланивается на авансцене перед восторженной публикой, вдруг обнаружить, как он за кулисами подбадривает обладательницу тщедушного, выхолощенного голоска, благодаря которому пластинки с его музыкой разойдутся в тысячах экземпляров, – после этого белый свет и вовсе может померкнуть. Что бы там ни говорили, но такие лубочные картинки моей карьеры могли бы за семь лет несколько поблекнуть. Но откуда она взяла, что я равнодушен к этим романтичным и очаровательным небылицам? И если она хотела стать Мари д'Агу,[5] то это не мешало мне мечтать о славе Ференца Листа. Однако я был еще в своем уме, чтобы отличать Бетховена от Венсана Скотто;[6] и даже если глушить меня с утра до вечера Шуманом, я все равно соображу, где тут попреки, а где отзывчивость и понимание. Когда-нибудь в один прекрасный день я все это ей объясню, когда-нибудь, но не сегодня, потому что из-за неожиданного обеда с Ни-Гроша она уже, должно быть, и так вне себя. А мне все-таки бесконечно тяжело расстраивать
