марша; подпоручик Федотов успел стяжать репутацию превосходного портретиста.
В манеже застал я картину довольно любопытную. Ровная линия недвижного фронта; подтянутые, с озабоченными лицами офицеры; оживленный, взволнованный командир. Сбоку вдоль стены колыхалась пестрая свита. Говор, восклицания, сдержанный смех.
В дверях остановился красивый казачий генерал. Я тотчас узнал Перовского. Не обращая ни на кого внимания, молча принялся он ходить взад-вперед у самых дверей. Свита переглянулась. Чернышев, подозвав адъютанта, что-то шепнул; тот быстро направился к Перовскому.
— Его сиятельство господин военный министр предлагает вашему превосходительству присоединиться к свите.
Перовский, не отвечая, понурился и продолжал ходить с заложенными за спину руками. Внезапно махальный крикнул:
— Его Императорское Величество изволит ехать!
Все начали поспешно оправляться. Офросимов стал перед фронтом.
— Смирно! Полк замер.
— Равнение направо! На пле-чо!
Ружья четко звякнули два раза; из дул и штыков образовалась гладкая зеркальная стена. Распахнулись двери.
— На кра-ул!
И опять ружья звякнули как одно. Мощная фигура Императора приближалась.
— Здорово, финляндцы!
— Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!
Обернувшись, Государь увидел Перовского и нахмурился.
— Кто это?
— Генерал Перовский из Оренбурга.
Лицо Государя просветлело. Он подошел к Перовскому и обнял его.
— Здравствуй, голубчик. Я тебя ждал. Поедем ко мне завтракать. Чернышев, прими парад.
Высочайшим приказом переводятся: лейб-гвардии гусарского полка корнет Лермонтов за сочинение непозволительных стихов прапорщиком в Нижегородский драгунский полк; поручик кавалергардского Ее Величества полка Мартынов, согласно прошению, на Кавказскую линию, с производством в чин ротмистра.
Часть шестая
ЛЕВ
И свет не пощадил, и Бог не спас.
Двенадцатого марта я вышел в отставку майором и с половины мая живу в Пятигорске, в гостинице Найтаки. Со мною три дворовых человека: камердинер Илья, повар Иван и казачок Ермошка.
Много воды утекло за четыре года моего пребывания на Кавказе. Батюшка скончался прошлой весной безболезненно и спокойно; накануне его смерти все часы в нашем доме остановились.
Теперь матушка с сестрой одиноки: вот главнейшая причина выхода моего в отставку. Недавно дошло до меня известие, что Иван Иванович Эгмонт скоропостижно умер, оставив Володе имение в образцовом порядке.
Пятигорск, гористый маленький городишко на реке Подкумке. С десяток улиц, сотни три деревянных домиков, ванны, галереи. Бульвар небольшой, но тенистый; здесь утром и вечером играет полковая музыка.
У Найтаки в задней комнате по ночам сражаются в банк и штосе. Азартных игроков немного, но все наперечет. При игре постоянно присутствует отставной генерал Марин, герой двенадцатого года, на костыле и в очках. Марин человек веселый и очень общительный; сегодня я выслушал от него на прогулке забавный анекдот.
В тринадцатом году отряд Марина стоял в каком-то польском местечке. Владелец фольварка, богатый и важный пан, предложил постояльцу поохотиться. Марин согласился, и они поехали, сопровождаемые казаками. Вдруг поляк остановил коня и шепчет: «Зайонц!» Марин в самом деле видит зайца, целится, стреляет: заяц ни с места. Стреляет опять: то же самое. Поляк хохочет: «Примус априлис, пане!» Вместо зайца было чучело. Марин нахмурился: «Смеяться над русским офицером? Эй, казаки, всыпать ляху сотню нагаек!» Мигом донцы стащили пана с седла; бедняк обезумел и начал плакать. «Примус априлис!» — со смехом крикнул Марин.
Генерал в Пятигорске с дочерью, молодой девушкой. Ее неизменный кавалер путейский поручик Арнольд сообщил мне любопытный способ откармливания телят. Новорожденного теленка подвешивают и непрерывно поят свежими сливками с толченым миндалем. Через полгода превращается он в огромную тушу с тонкими ножками и белой блестящей кожицей. Такая телятина имеет вкус сливок и ценится на вес золота.
— Воля ваша, сударь, как вам угодно, а только Ермошка от рук отбился, — сказал Николеньке старый Илья, подавая умываться. — Вот извольте послушать.
Под окном заливался детский голос:
— Это он Ивана нашего дразнит.
— И что же Иван?
— Что Иван? Ведь он у нас, известно, блаженный. Пущай, слышь, поет, покудова мал: как вырастет, перестанет.
Илья подал барину длинный чубук и пошел за чаем. Вбежал Мишель, смеющийся, румяный, в расстегнутом армейском сюртуке.
— Нет, это стоит рассказать! Ты Бурнашева помнишь?
— Какого?
— Да Бурнашева, что стихи сочинял.
— Не помню.
— Ну, все равно. Бурнашев поднес графу Петру Александрычу поздравление со днем ангела. Ты только послушай:
