освобождения святого учителя,
Позиции русских войск были в леске на окраине села. Мюриды пошли на них в пешем строю, с одними кинжалами, без ружей. Кто-то распустил слух, что устаз наполнит пушки и ружья русских водой.
Но пушки и ружья были полны огнем и металлом, как всегда.
Солдаты подпустили мюридов на близкое расстояние, и красивый русский офицер в элегантной форме взмахнул шашкой и скомандовал: пли! Из стволов вырвалась картечь, и окровавленные мюриды обняли землю в смертной агонии. Было убито сразу около четырехсот человек.
– Четыреста человек… – сказал Дениев и замолчал.
– Арчи!
– Да?
Он словно очнулся ото сна, в котором видел эту страшную картину.
– Арчи, ты меня пугаешь! Мы не собираемся идти на федералов с одними кинжалами в руках. Никто не поверит, что их автоматы и комплексы “Град” будут стрелять теплой водичкой!
– Да, я знаю… я знаю…
С каждым днем деморализация нашего птичьего войска становилась все очевиднее. Надо было что-то делать. Либо самораспускаться, либо идти на соединение с основными силами. Чтобы сражаться и, скорее всего, умереть.
Но мы просто прятались в корпусах заброшенной птицефабрики и ждали. Чего мы ждали?
Более всего мы надеялись на то, что война скоро закончится. Что будут какие-то переговоры. Пусть не такие, как в Хасавюрте, но все же. Прекращение огня, перемирие. Возможно, Масхадов пойдет на уступки. Пообещает выдать террористов и организаторов похода в Дагестан. Или русские удовлетворятся новыми границами, новыми условиями союзного договора. Пусть это будет плохой мир. Война тоже не обещала стать чем-то хорошим, ни для одной, ни для другой стороны.
Масхадов должен понимать, что ему не выстоять во фронтальном противостоянии. Но и российские генералы знают уже, что такое партизанская война, постоянные диверсии в их тылу. Они должны быть разумными, должны остановить это кровопролитие!
Но канонада не смолкала, связные не приносили утешительных вестей.
В канун Нового года нас ожидал сюрприз. Но вовсе не тот, которого мы хотели и ждали. Мы хотели мира, а нам подарили войну, нам привезли приказ, который был похож на распоряжение сделать сеппуку.
Тридцать первого декабря в расположении отряда появился сам Асланбек Арсаев. С ним прибыло около тридцати опытных боевиков. Приехал и мой дядя, Лечи. У них на руках была директива, подписанная Масхадовым: нам приказывалось войти в Шали.
В нашем отряде оставалось около девяноста бойцов, из них всего шестнадцать – мои резервисты. Остальные были сотрудниками силовых структур и спецподразделений, функционерами администрации. Вместе с подкреплением нас набралось около ста двадцати. Общее командование отрядом и операцией принял на себя Асланбек Арсаев. Меня утвердили командиром резервистов, поименованных как Шалинский истребительный батальон. Хорошо хоть не полк. По численности моих бойцов не хватало даже на полный взвод.
Все вместе называлось сводной группировкой, как будто речь шла как минимум о трех дивизиях; Лечи был назначен начальником штаба.
Мы располагали неплохим арсеналом оружия, но только стрелкового. Помимо автоматов, пистолетов, снайперских винтовок у нас были гранатометы. Ни минометов, ни орудий, ни одного ПЗРК.
Танков, БТР, БМП мы не имели. Весь наш транспорт состоял из двух грузовиков, крытых брезентом, четырех внедорожников УАЗ, и одной легковой машины, “копейки”, той самой, на которой ездили за продуктами.
Связью мы были обеспечены. Были рации, работающие на частоте федералов, и спутниковые телефоны.
Сразу в день прибытия эмиссаров ГКО состоялось совещание командиров, где нам в общих чертах изложили план действий.
Начало операции было назначено на 3 января. Одновременно с нами другая группировка должна была войти в Аргун. Целью обеих операций было отвлечение внимания и сил федералов от Грозного. Масхадов надеялся, что Трошев перебросит основные силы в Шали и Аргун, что позволит чеченским формированиям в Грозном перегруппироваться, атаковать российские войска и прорваться в горные районы.
То есть мы должны были отвлечь врага, вызвать огонь на себя, пока в другом месте осуществляется стратегический военный замысел. Совсем как в фильме “Батальоны просят огня”. Мы сразу поняли это. Но приняли спокойно, без истерики.
Оборонять Шали и Аргун до последней капли крови нам в задачу не ставилось. Главком понимал, что это бесполезно. Мы должны были только произвести как можно больше шума, чтобы оттянуть на себя федералов, и, не дожидаясь, пока населенные пункты будут полностью блокированы, уйти, сделав бросок для соединения с основными силами. Если что, нам обещали помочь с коридором для выхода. Как – я и понятия не имел.
Я предложил использовать для проникновения в село нашу тайную колею и выдвинуться ночью. Но Арсаев отверг мое предложение. По его плану мы должны были зайти в село днем, по атагинской дороге. Я возразил: на этом пути два укрепленных блокпоста с ОМОНом.
– Не беспокойся. Блокпосты мы пройдем.
Я начинал заметно нервничать, и Лечи пришлось успокаивать меня, объясняя:
– Пойми, Тамерлан, это не диверсия. Это психическая атака.
Про психические атаки я ничего не знал. Мне вспомнились кадры из кинофильма “Чапаев”, где каппелевцы в парадном обмундировании под музыку идут на позиции красноармейцев, встречая грудью кинжальный огонь пулеметов. А еще это напоминало последний бой мюридов Кунта-Хаджи.
В конечном итоге Арсаев согласился, чтобы одна группа бойцов в пешем строю использовала тайный маневр и подстраховала наш демонстративный поход. Все равно транспорта на весь отряд не хватало.
Новогоднюю ночь мы провели в раздумьях. Не отмечали. Костров не жгли, тем более не устраивали фейерверков и не палили в воздух: соблюдали шумовую и световую маскировку. Некоторые приложились было к спиртному, но бородачи Арсаева изъяли наши запасы алкоголя и объявили, что для воинов Аллаха недопустимо пренебрегать запретами и совершать
Я заметил, что некоторые из них сами пользовались более сильными психотропными средствами. Одного я застал в самый интимный момент: укрывшись за стеной, он перевязывал жгутом руку и готовился сделать инъекцию. На мой вопросительный взгляд он сказал, что болеет диабетом и должен вкалывать себе инсулин.
Может, конечно, и инсулин. Только зрачки у него расширились, а лицо приобрело отсутствующее выражение, когда после укола он вернулся в расположение отряда.
Было и такое. Но сказать, что все наши боевики поголовно были или алкоголиками, или наркоманами, – значило бы солгать. Многие были искренними и твердыми в следовании обетам. Некоторые даже фанатиками. Хватало и обычных, нормальных людей. Как я, как Лечи. Как Артур Дениев.
В новогоднюю ночь Артур сидел на доске, в удалении от товарищей, закутавшись в ватник и одеяло, и раскачивался, что-то тихо напевая. Я подошел и спросил осторожно:
– Опять молишься?
Время намаза прошло, но Дениев часто возносил молитвы и сверх положенных пяти раз.
– Нет. Это я так, от холода.
– А бормочешь что?
– Ничего особенного…
В слабом свете электрического фонаря, поставленного на земле и укрытого подобием абажура из цветастого платка, мне показалось, что Артур покраснел.
– Да нет, расскажи.
– Я… пел.
