И, я думаю, только после согласования с Москвой. С Генеральным штабом. И Главнокомандующим Российской армией, Президентом Борисом Ельциным. А более вероятно – с премьер-министром Владимиром Путиным, который уже тогда реально руководил страной и особенно операциями в Чечне, за спиной больного, дряхлеющего Ельцина.
Почему же в мемуарах Трошева все так просто: я получил сообщение и дал добро? Сам ли Трошев принял кровь? Или ему было указано принять всю ответственность на себя? Если что, так будет проще: виноваты генералы в Чечне. Москва, и даже Моздок, совершенно ни при чем.
Выходит, они все же боятся. Преступления против человечности не имеют срока давности. Они боятся рано или поздно быть повешенными за свои приказы. Они готовят для себя линию защиты: генерал Трошев отдал приказ.
Хотя как мог генерал Трошев отдать приказ подразделению ракетных войск, дислоцированному в Северной Осетии и никаким образом не находившемуся в его подчинении?
И, по-видимости, совершенно случайно, но как уместно, что генерал Трошев не сможет дать показания по этому делу. Не сможет пояснить эти абсурдные строки из своих мемуаров. Генерала Трошева больше нет. Четырнадцатого сентября 2008 года в небе над Пермью пассажирский самолет с генералом Трошевым на борту развалился на части. Авиакатастрофа. Обычная авиакатастрофа. Какой-то двигатель отказал, или что-то в этом роде.
Некоторые очевидцы говорят, что слышали хлопок выстрела, некоторые специалисты утверждают, что очень похоже на то, что самолет был сбит с земли ПЗРК – переносным зенитно-ракетным комплексом. Но это неподтвержденные данные. Они противоречат официальной версии.
Свидетель генерал Трошев взорвался в самолете, совершенно случайно, просто несчастный случай.
Вместе с генералом Трошевым погибли восемьдесят два пассажира и шесть членов экипажа, среди погибших были женщины и дети.
После 11 сентября 2001 года пассажиры во всем мире отказывались садиться в самолет, если видели среди себя арабов. После 14 сентября 2008 года российские пассажиры стали бояться летать одним рейсом с генералами Российской армии, особенно воевавшими в Чечне.
Ракеты летят через время. Это она, та самая тактическая ракета из комплекса “Точка У”, разорвавшаяся 11 января 2000 года над Шали, через девять лет повторилась в небе над Нижним Новгородом.
Офицер ФСБ рассказал журналисту, что в результате ракетного удара только убитых у противника было 217 человек. И конечно, все убитые были боевиками. Точечное оружие. Настолько точечное, что, даже разрываясь над толпой, в которой большинство составляют люди без оружия, убивает только бандитов, а мирных жителей, наверное, оглушает.
Все неправда, все.
Независимые источники утверждают: убитых было более трехсот человек, большинство – мирные жители.
Больше трехсот убитых… вместе с восемьюдесятью восемью погибшими в авиакатастрофе – это снова четыреста человек. Столько же, сколько погибло мюридов Кунта-Хаджи в их крестовом походе детей на позиции царских войск, в XIX веке.
Я не был на этом митинге. Я же говорил: мне никогда не нравились митинги. Тридцать шесть бойцов моего батальона, считая связного, Арчи, принимали участие в собрании. И еще, может быть, около полусотни боевиков Арсаева.
Мы зашли в Шали с птицефабрики отрядом в сто двадцать человек. Еще один отряд подошел со стороны Аргуна, около сотни. В городе к нам присоединились наши повылазившие из своих домов сторонники, но не очень много. Численность нашей группы стала составлять около трех сотен. Не все присутствовали на митинге: были посты на въездах, гарнизоны в зданиях восьмой и третьей школ, часть бойцов вплотную окружала комендатуру. Значит, где-то треть. Не больше сотни вооруженных боевиков охраняли и организовывали митинг.
Всего на митинг собралось людей до полутора тысяч.
Одна сотня вооруженных людей, комбатантов.
Остальные – мирные жители. Старики, женщины, подростки и даже дети.
Собирали митинг со всех концов города, сумбурно. Многие не знали, в чем смысл и цель собрания. Некоторые пошли по привычке к митингам, сохранившейся еще с дудаевских времен: покричать и потанцевать в кругу. Одни шли получать оружие – можно ведь автомат взять, а на войну не идти, продать на черном рынке, всяко заработок. Другие услышали, что будут давать пенсии и пособия. Было в центре и немало случайных прохожих.
Так все получилось.
Мне предстояло узнать об этом несколькими минутами позже.
Я не видел разрыва.
Я сидел в директорском кабинете, передо мной была карта Шали и схема школы. Но я ничего не планировал. Я нашел книжку – томик стихов Есенина – на полке в шкафу. И читал.
Потом мне на глаза попались классные журналы. Старые классные журналы. И я принялся перелистывать их. Читая фамилии, порой знакомые, порой нет. Радуясь поблекшим пятеркам и четверкам, огорчаясь за двойки и тройки.
Вот, к примеру, Хасуханова Айна. Сплошные тройки по математике! А по физике и химии – наоборот, четверки и пятерки. Наверное, не сложились отношения с математичкой…
Сначала ударной волной выбило стекла и повалило шкафы. И только потом я услышал грохот, такой, как будто само небо упало.
Я сидел в кабинете. Я не видел разрыва.
Потом мне рассказывали: прямо над площадью появился клубок белого пламени, ослепительный, словно второе солнце.
В следующие мгновения несколько сотен квадратных метров было накрыто поражающим материалом – осколками.
То, что я услышал после взрыва, было ни на что не похоже. Крики и стоны сотен и тысяч людей слились в один протяжный вой. В этом звуке было мало человеческого. Казалось, целые сонмы раненых зверей издают свой предсмертный вопль.
Я понял – произошло нечто ужасное. Самое ужасное, что только могло произойти. Я вскочил и выбежал из кабинета. Навстречу мне по коридору бежал Адам.
– Что???? Случилось??????
Мой хозяйственный начальник штаба не мог ничего ответить. Он держался за голову, из которой сочилась кровь – его поранило осколком стекла.
– Адам, всех в котельную! Я на площадь.
Площадь была близко, слишком близко. А митинг проходил еще ближе, у площади, но за зданиями администрации – сама площадь простреливалась из комендатуры. Выбежав из школьного двора, я сразу увидел.
Я не знаю, как выглядит ад. Моя вера слаба. Иногда я даже не верю, что есть еще какой-то другой ад, кроме того, который здесь, на земле. Я не знаю, есть ли такое воображение, чтобы представить себе картину ужаснее, чем та, которую увидел еще до того, как умру.
Груды тел, агонизирующих и мертвых. Отсеченные осколками конечности, размозженные головы и грудные клетки, раненые, бессмысленно ползущие по асфальту, залитому кровью, и стоящие на коленях, как обрубки деревьев. И над всем этим – стон.
А еще шапочки. Вязаные теплые шапочки разных цветов. Сорванные взрывом, они валялись повсюду.
Они будут так лежать еще несколько дней. Когда уберут трупы. Шапочки, в дырах от осколков, опаленные огнем, залитые кровью или просто, целые и невредимые, будут лежать на площади…
Меня парализовало. Я просто стоял, не в силах сдвинуться с места, не пытаясь никому помочь, не понимая – кому из сотен раненых и умирающих я могу оказать помощь, и нужно ли это.
Мои бойцы не послушались приказа укрыться в котельной. Скоро я увидел их вокруг себя: они брали на
