Фортуны подняло мессера Мастино в городе Вероне на высшую точку,[397] он устроил однажды какой-то праздник, на который, как это всегда бывает, стеклись все шуты Италии, чтобы заработать денег и заставить воду литься на их мельницу. Во время праздника пришло туда двое генуэзцев, очень лощеных и пропитанных, как это у них в обычае, мускусом, а сверх того, очень забавных людей, полушутов, проделывавших часто разные штуки на потеху синьоров. Среди других таких же потешников, бывших на празднике, находились некто по имени Мартеллино и некто по имени Стекки,[398] самые забавные шуты, каких только могла создать природа. Видя, насколько оба эти генуэзца мнили себя великими мастерами и какими разряженными они ходили, похваляясь, – один: «Я бы сделал», другой: «Я бы сказал…» Стекки и Мартеллино заявили им: «Мессер Преццивалле (ибо так звали одного из них; другого же – Дзатино),[399] мы хотим проделать одну вещь, которая покажется вам, может быть, странной: я, Стекки, опорожнюсь так, что получится всего с просяное зерно, не более и не менее».
На это генуэзцы ответили: «Клянусь господней кровью, это невозможно».
Стекки заметил на это: «Вот увидите, возможно или нет».
Во время этого спора подошел к ним Мастино и, послушав их, спросил: «О чем вы спорите?»
Ему разъяснили. Тогда синьор, – а синьоры всегда охочи до необыкновенных вещей, – сказал: «Я хочу посмотреть на это».
На что Стекки заявил: «Попробуем».
А мессер Мастино прибавил: «Приготовьтесь и устраивайтесь в зале».
Тогда Стекки сказал: «Велите принести весы и положите на них просяное зерно, чтобы каждый мог проверить опыт; но пусть эти благородные генуэзцы видят его так, чтобы у них не было сомнений».
Генуэзцы ответили: «И мы хотим видеть его и взвесить то, что получится: вы думаете издеваться над нами, плуты?»
Тогда Стекки сказал: «Отыщите же весы и просяное зерно, а мы с Мартеллино пойдем сперва к себе в комнату, а потом вернемся в залу». Так и было сделано.
Мессер Мастино сел в зале на свое место и стал ждать ответа вместе со всеми своими придворными. Генуэзцы явились с весами и с зернышком проса. Стекки отправился вместе с Мартеллино и, приставив к выходному отверстию сосуд с водой (как он это делал, по-видимому, всегда, когда этого хотел), втянул через седалищную свою часть всю воду в живот и в таком наполненном виде предстал в зале. Затем он спросил синьора, где бы он хотел, чтобы эта штука была проделана. Мессер Мастино сказал: «Там, где это было бы видно прежде всего мне, а затем уж и всем прочим».
Тогда посреди залы стал Стекки, спустив штаны и приподняв нижнюю часть туловища, а с другой стороны стали генуэзцы с весами и зернышком проса, и, был разостлан небольшой плащ, на который нужно было принять нужную крупицу в ту минуту, когда Стекки скажет, что дает ее. Стекки натужился, сделал вид, что начинает, и сказал генуэзцам: «Станьте поближе, так чтобы не упустить из виду эту крупицу и рассмотреть ее».
Стоя один с одной, другой с другой стороны, генуэзцы сказали: «Делай только свое дело. Мы следим внимательно, так что если из тебя выйдет хоть чуточка, мы ее увидим».
Мартеллино держал штаны и, сколько мог, побуждал генуэзцев приблизить лицо к сферам. Когда же они сделали это, насколько хотели, Стекки открыл шлюз и обдал их лица втянутой в себя водой, только с придатком еще некоторого количества грязи, так как в воде имелось и несколько драхм извержений, причем вода устремилась, словно из мельничного желоба, так что мимо генуэзцев не прошло ни капли, ибо она потекла по их лицам и их платью, и даже по весам. Видя себя в таком печальном положении, они направились в свою комнату, говоря: «Вот несчастье! Это два каких-то негодяя: так испачкать нас в присутствии синьора!»
Синьор же и все присутствовавшие в зале чуть не плакали от смеха. И синьор приказал послать к генуэзцам человека, который выстирал бы их платья и вымыл бы их самих хорошенько, и передать им, что он подвергнет виновных строгому наказанию. Однако, хотя их самих и вымыли, насколько это было возможно, платье их не могло быть вымыто так скоро, и надеть его было невозможно, а потому им пришлось послать к мессеру Мастино и просить у него платья для обоих; иначе им пришлось бы лежать в постели, так как им нечего было надеть. Поэтому синьор послал им обоим платье. Как только Мартеллино услышал о том, что синьор дал обоим генуэзцам платье, он послал к синьору просить, чтобы тот дал платье и ему, потому что его собственное было совершенно испачкано брызгами этой горчицы. Синьор ответил на эту просьбу: «Дать ему платье! Чтоб у них червь завелся в голове. Мне приходится одевать того, кто мне испакостил мой двор».
Когда Стекки вернулся к себе в комнату, а вместе с ним и Мартеллино, которому в присутствии Стекки было передано платье, то Стекки, видя, что генуэзцы и Мартеллино получили платье за то, что были перепачканы, сказал: «Ах, я несчастный! Лучше бы и меня окатили этой мерзостью, тогда бы и я выслужил что-нибудь у синьора».
После того, как генуэзцы появились перед синьором в подаренном им платье, они стали жаловаться ему на злого невежу, опозорившего их своей грубой шуткой, и просили наказать его так, чтобы другие не занимались никогда такими глупостями. Мартеллино, находившийся неподалеку, слышал, что они говорили синьору. Он отправился к Стекки и рассказал ему слышанное.
Тогда Стекки сказал: «Ладно. Знаешь, что надо сделать? Я лягу в постель и скажу, что умираю от того, что произошло, так как из меня выходят все потроха. А ты поищи-ка там в моей сумке мой шелковый. колпак, который в ней лежит, и дай его мне. Я его засуну себе пониже туловища, так чтобы концы завязок торчали наружу, а ты разыграешь шутку. Увидев меня в таком положении, генуэзцы будут довольны, а синьор подарит мне, быть может, какое-нибудь платье, потому что он подарил его другим, а мне не дал ничего. Так ступай к синьору и скажи ему, что мне очень плохо, что оттого, что я очень сдерживался, чтобы выпустить добра ровно с просяное зернышко и не больше, у меня нутро оборвалось и, как видно, выходит самосильно наружу, так что потроха мои быстро спустились и лезут из тела, и часть их уже видна снаружи; и что если вы, мол, хотите убедиться а этом воочию, то он покажет и вам, и генуэзцам, и всем другим».
С этим наказом Мартеллино уходит и отправляется к мессеру Мастино, у которого находились в это время и генуэзцы. Он говорит ему: «Синьор мой, Стекки очень плох оттого, что он сильно сдерживался, чтобы выпустить из себя добра только с просяное зернышко, нутро у него оборвалось, как видно, и скоро из него вылезут все потроха. Он хочет показать это в точности, чтобы эти благородные генуэзцы не думали, что он показывает то, что произошло случайно».
Мессер Мастино, знавший по прошлому, кто такой Стекки, сказал на это: «Хоть бы он умер, этот грязный мошенник, который обмарал им все их платье. Конечно, я хочу видеть, как у него кишки из тела выходят». И, взяв генуэзцев за руки, повел их в залу, а сам, став в сторонке, приказал сказать Стекки, чтобы тот
