– Войди… Затвори дверь… Поди сюда, – выговорил Шумский глухо.
Авдотья приблизилась.
– Садись.
– Что же… Я и так… – проговорила мамка, как бывало всегда, и все с той же интонацией.
– Садись, дура! – воскликнул Шумский с нетерпеньем.
Авдотья села на стул против своего питомца. Шумский стал глядеть ей в лицо упорно, тревожными глазами, но Авдотья не могла видеть этого взгляда, так как при наступавших сумерках в комнате становилось совершенно темно.
– Авдотья, ты недавно сказала Пашуте, – дрогнувшим голосом проговорил Шумский, – что я не сын Аракчеева… а чужой ему. Подкидыш.
Женщина ахнула и замерла… Наступило молчанье.
– Сказала это – ты… Я знаю. И ты меня убила. Я не живой теперь… Пашута разгласила это на всю столицу. Говори же теперь… Откуда я? Где меня Настасья достала? Ты это знаешь…
– Михаил Андреевич… – вымолвила Авдотья, но голос ее так задрожал, что она не могла говорить.
– Говори, откуда меня раздобыла? Чей я сын?
– Я же… Ей-Богу… Я… Помилосердуй! – через силу произнесла Авдотья и начала всхлипывать.
– Слушай же, глупая баба… Пойми хоть раз в жизни, что не все же на свете шутки да прибаутки. Пойми, что если ты мне не скажешь сейчас всей правды, все что ты знаешь, то я тут же при тебе застрелюсь. Не веришь, я пистолет вот достану. Выпалить в башку недолго.
Авдотья начала громко рыдать и тряслась всем телом.
– Грузинский я парнишка? С деревни, что ль. Краденый, купленный… Говори!
– Грузинский, – прорыдала Авдотья и начала почти стонать.
– Полно реветь белугой! – грозно, но хрипливо от спазмы, схватившей горло, произнес Шумский. – Не до того теперь… Отец мой кто? Хам, лакей, мужик…
– Михаил Андреевич, Господь видит. Я же не могу… Я же…
– А?! Тебе надо, стало быть, пример примерить! – вымолвил Шумский и быстро поднявшись с места, он взял со стола пистолет, вынутый из ящика еще с утра, и перейдя снова, сел перед мамкой, держа его в руках. Он знал, что пистолет не заряжен и эта комедия была досадна ему самому.
– Говори. Кто мой отец? Мужик?
– Мужик, – с отчаяньем произнесла Авдотья, хватая себя за голову руками.
– Жив он?
Авдотья ответила, но от всхлипыванья ее нельзя было разобрать слов.
– Жив или умер?!
– Помер… Давно…
– А мать.?..
– Михаил Андреевич, Господа ради…
– Мать жива? – крикнул вдруг Шумский громовым голосом.
– Жи-ва! – с усилием произнесла Авдотья.
– Кто ж она? – задыхаясь от волненья, произнес он.
– Ох, не могу… Не знаю… Никогда я не скажу.
– Не скажешь. На, вот гляди!..
И Шумский, не поднимая даже курка, приставил пистолет себе к лицу.
– Сейчас мертвый буду, шалая баба. Говори! Кто мать?!
Авдотья простонала и вдруг повалилась со стула Шумскому в ноги, хватаясь за его колени.
– Говори! Ничем не возьмешь. Говори!
– Я же… Я…
– Говори! – вне себя крикнул Шумский, ухватив Авдотью за плечо и с силой потрясая ее.
– Ох, да я же… Пойми…
– Не хочешь. Ладно же! Сейчас и готово!
Шумский взвел и щелкнул курком. Авдотья с безумным криком схватилась за пистолет руками.
– Да я же!.. Мой ты!.. Мой!..
Шумский молча пригнулся к женщине и выронил пистолет из рук.
– Что?!.– едва слышно шепнул он.
Авдотья рыдала, положив голову на его колени.
