Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке

«порнографической весны», как результата реакции, уничтожающей все «животворящие идеи» в обществе, Михайловский восклицает по адресу последнего: «Оно требует порнографии и получает ее!..»

…и дамочки нынче какие-то кровопийственные стали. — Строки о «кровопийственных дамочках» взяты из первоначальной редакции «письма» IV. Они относятся к разоблачениям «Священной дружины». См. ниже прим. к стр. 491.

…письмо мое вышло несколько пестро: жизнь у нас нынче какая-то пестрая… — Эти формулировки легли через три года в основу цикла «Пестрые письма» (см. в т. 16 наст. изд., кн. первая).

Письмо пятое^*

Письмо шестое^*

Впервые, с нумерацией «IV» — ОЗ, 1881, № 12 (вып. в свет до 21 декабря), стр. 555–582.

Написано в первой половине ноября (до 19-го)[377].

Сохранилась черновая рукопись (№ 199).

Варианты рукописного текста

Стр. 305, строки 11–12, Вместо: «Ступай в деревню <… > не утруждай!» — в рукописи:

Разъезжай по соседям и пой nunc dimittis…[376]

Стр. 306, строка 23. После: «…его-то нам и надо!» — в рукописи:

Потом, услышав, что в Петербурге образовался «Союз Амалат-беков» с целью воспитания друг друга в духе неробения, а буде возможно, то и в духе премудрости, — кинулся и туда. Думал, что как только он туда явится, так все Амалат-беки и возопиют: А! Пафнутьев! его-то нам и надо! Ан вместо того вышел скандал, потому что секретарь союза, Расплюев, доложил, что это тот самый Пафнутьев, который двадцать лет тому назад брошюру «Имеяй уши слышать да слышит!» написал. Его и забаллотировали.

Стр. 309, строка 42 — стр. 310, строка 37. Вместо: «когда наладилось «земство» <…> поняли вполне правильно» — в рукописи:

Они представляли собой признанную культуру, сверх того в уезде еще не утратили привычки повторять их имена. А Вздошников с Карлом Иванычем так уж на придачу пошли, в виде гамбеттовских новых общественных слоев.

Тем не менее я долгое время и сам сомневался в правильности моих заключений. С одной стороны, мне вполне ясно представлялось, что все эти Дракины, столь неожиданно возведенные в звание излюбленных земских чинов, суть не что иное, как люди, которые, получив от начальства разрешение вылудить все наличные больничные рукомойники, готовы головы свои положить, чтобы выполнить это поручение; но с другой стороны, представлялось и так: почему же, однако, эти ревностные лудильщики, с первых же шагов своего появления на арену лужения, признаются посевающими в обществе недовольство существующими порядками и подрывающими авторитеты? Или — вы сами, конечно, это помните — до последнего времени не было той губернии, которая не оглашалась бы воплями пререканий между «нашими молодыми, неокрепшими учреждениями» и учреждениями старыми, окрепшими до степени окаменелости.

К счастью, нынче «молодые учреждения» сами настолько окрепли, что нет уже надобности скрывать, в чем тут штука была.

Стр. 321, строка 16. После: «это слово от души ненавидели?» — в рукописи:

И как только яд этих ненавистников проник в сердцевину «слова», так оказалась в нем гниль, которая разрасталась и разрасталась, покуда, наконец, не запахло тлением.

Строки 22–25. Вместо: «И как-то особенно быстро <… > сразу нет ничего» — в рукописи:

Покуда простодушные люди разводили руками (правда, на этот раз поцелуев не было), люди злокозненные наматывали себе на ус и приспособлялись.

Стр. 331, строки 31–40. Вместо: «Вообще нынче <… > выразить вам не могу…» — в рукописи:

Post scriptum. Вы помните, милая тетенька, что к вам, в Ворошилов, приезжала какая-то дамочка и склоняла вашего урядника поступить членом какого-то «Союза торжествующих лоботрясов». Но, не успев будто бы в этом намерении, уехала в Великие Луки, с тем чтоб оттуда пробраться в Опочку и Новоржев.

«Декабрьское письмо» посвящено земству, воплощенному в образе Пафнутьева (либеральные земцы, претендующие на участие в государственном управлении) и в групповых образах Дракиных и Xлобыстовских (реакционные земцы, носители крепостнических идеалов и тенденций)[379]. Для уяснения политического смысла и сатирической остроты «письма» необходима некоторая осведомленность в истории земского движения конца 70-х — начала 80-х годов. Годы второго демократического подьема в России явились годами оживления также и среди земских либералов. В их кругах явственно обнаружились конституционные стремления, достигшие своего апогея в период лорис-меликовской «диктатуры сердца». Но, в конечном итоге, эти стремления оказались, по замечанию В. И. Ленина, лишь «бессильным» порывом. «И это несмотря на то, что сам по себе земский либерализм сделал заметный шаг вперед в политическом отношении»[380]. «Классовое бессилие» русского либерализма, его умеренность, нерешительность и лояльность по отношению к самодержавию, а с другой стороны, деятельность органов охраны режима, преследовавших даже ничтожные ростки политического протеста или недовольства, где бы они ни проявлялись, не только свели до минимума значение «земской оппозиции» как фактора в борьбе за политическую свободу, но и позволили земству еще раз сыграть свою роль «орудия укрепления самодержавия» (Ленин). В 80-е годы по мере углубления аграрного кризиса, толкавшего помещичье хозяйство на путь прямой экономической реакции, помещикам было уже не до конституционных демонстраций, хотя бы и самого невинного свойства. В их среде все более укрепляются крепостнические настроения, и рупором их делаются те самые земства, которые столь недавно провозглашались «зарей гражданских свобод». Именно из земской среды скоро начнут выходить проекты наиболее реакционных контрреформ 80-х годов (например, идея земских начальников), осуществляемых затем правительством.

На этой-то пока еще полускрытой реакционной метаморфозе земства и фиксирует внимание декабрьское «письмо», во многом предвосхищая эту метаморфозу, ставшую историческою явью лишь несколько лет спустя. Обличение земства как в данном «письме», так и в ряде других мест цикла, полемически связано с брошюрой генерала Р. А. Фадеева и министра двора гр. И. И. Воронцова-Дашкова «Письма о современном положении России», изданной в 1881 г. в Лейпциге (см. о ней ниже на стр. 670).

Исполненная сарказма критика реакционных и крепостнических тенденций в земстве («стоит только оплошать — и крепостное право вновь осенит нас крылом своим») привлекло к декабрьскому «письму» внимание цензуры. Наблюдавший за «Отеч. зап.» цензор Н. Лебедев направил 11 декабря 1881 г. в Петербургский цензурный комитет донесение о «письме», заканчивавшееся следующим заключением: «Из содержания этой статьи явствует, что автор не сочувствует той части прессы, которая за идеал совершенствования России принимает земское начало и которая в земских людях видит краеугольный камень государственной незыблемости и общественного порядка в нашем отечестве. Но представления земских людей в таком мрачном свете, как это делает автор в своей сатире, едва ли может служить причиною к аресту книги…» На другой день отзыв А. Лебедева был доложен Главному управлению по делам печати, которое согласилось с мнением цензора не препятствовать распространению декабрьского «письма»[381]. Наличия в «письме» о земстве ряда заимствований из запрещенного «письма» о «Священной дружине» цензура не заметила.