хитрость. Или…
— Брат Джавно следил за тобой на озере, Кормик, — прервал его отец де Гильб, опять опустив слово «брат», что очень задело молодого монаха. — Он слышал, как ты встречался с женщиной, все, от первого до последнего слова. Если твою похоть можно простить и искупить — братья нередко поддаются подобным соблазнам, — то твой поступок, предшествовавший ей, — совсем другое дело.
Кормик тупо смотрел на настоятеля и чувствовал себя абсолютно беспомощным. Вспомнив весь разговор с Милкейлой, он понял, что Джавно услышал более чем достаточно, чтобы рассеять любые сомнения и свести на нет все его попытки оправдаться. Он стоял перед дрожавшим от гнева отцом де Гильбом и чувствовал себя пустым сосудом, но не желал, чтобы его наполнили этим ядом.
— Как ты мог предать нас? — грозно спросил де Гильб. — Защищая это сокровище, души четырех альпинадорцев, гибли люди. Умерли четыре твоих собрата, пятый скоро последует за ними! Что ты скажешь их семьям, родителям? Как объяснишь, что они погибли зря?
— Чересчур много было смертей, — ответил Кормик почти шепотом, но в комнате стояла такая тишина, что его услышали все. — Слишком многим еще предстояло умереть.
— Мы должны были удержать варваров! — настаивал брат Джавно.
— Тогда мы убили бы их всех, — возразил Кормик. — И в этом, уж конечно, нет ничего святого. Блаженный Абель…
Не успело это имя соскочить с его уст, как из руки отца де Гильба вырвался разряд молнии и отбросил юношу к противоположной стене. Он со всей силы врезался в дверной косяк и повалился на пол, ничего не понимая и корчась от боли.
— Разденьте его и привяжите во внутреннем дворе, — распорядился де Гильб.
Джавно жестом велел двум монахам поднять Кормика и выжидательно посмотрел на настоятеля, когда его унесли.
— Двадцать ударов плетью, — сказал де Гильб, но затем поправился: — Пятьдесят. С шипами.
— Это наверняка убьет его.
— Тогда пусть умрет. Такое предательство нельзя искупить. Не жалейте его и не халтурьте. Бейте, пока не устанете, затем передайте плеть самому сильному брату в часовне. Пятьдесят, никак не меньше! Если будет больше, я возражать не стану. Если он умрет на сорока, все равно доведите дело до конца.
Брат Джавно видел, как трудно дался отцу де Гильбу этот приказ, и глубоко ему сочувствовал. Это было неприятно и безрадостно, но совершенно необходимо. Глупец Кормик сделал выбор и предал своих братьев ради варваров, которые штурмовали часовню, пока он выручал их сородичей.
Такое не должно было остаться безнаказанным.
Джавно почтительно кивнул настоятелю и собрался уходить, но де Гильб остановил его.
— Выживет он или нет, положите его в самую маленькую лодку и отправьте в открытое озеро на съедение троллям, рыбам или стервятникам. Брат Кормик для нас уже умер.
Через два с небольшим часа полумертвого Кормика бесцеремонно бросили в самую плохонькую лодчонку, какую смогли найти на острове Часовни, и столкнули ее в воду.
— Он уже мертв? — спросил один из монахов, собравшихся на берегу.
— Какая разница? — ответил другой и с отвращением фыркнул, чем выразил всеобщий настрой.
Многие из них были друзьями Кормика, кто-то даже восхищался им. Но его неожиданное предательство ранило их в самое сердце. Никто из них не находил иного решения, кроме приговора, вынесенного отцом де Гильбом.
Некоторые, например брат Муркрис, погибли, защищая пленников и часовню. Никому в голову не приходило оспорить решение святого отца оставить у себя пленников и принять осаду, да и времени на это не было. Все их внимание сосредоточилось на простой необходимости выжить и отбить атаку врага, пусть даже не понимая, чего он хочет.
Умом некоторые могли бы понять и принять предательское поведение Кормика, но сердцем они чувствовали, что он получил по заслугам.
— Если парень еще жив, то ненадолго, — заметил какой-то монах.
Джавно подошел к лодке и бросил на распростертого и окровавленного Кормика красный берет поври.
— Это шрам на сердце каждого брата на острове Часовни, — сказал он. — Толкните лодку, чтобы ее унесло течением в бухту, где его съедят дикие звери. Он уплывет, и мы навсегда забудем имя погибшего брата Кормика.
Джавно удалился с пляжа, остальные взялись за утлое суденышко и оттащили его на глубину. Один из монахов взял берет и нахлобучил его на голову Кормика.
— Кажется, впору, — пожал он плечами в ответ на недоуменные взгляды остальных.
Все засмеялись и хорошенько подтолкнули лодку, чтобы ее подхватил какой-нибудь из многочисленных потоков, рожденных горячими источниками.
— Если прибьет обратно, я отбуксирую его подальше, — вызвался кто-то. Но в этом не было необходимости.
Вскоре темный силуэт похоронной лодки Кормика исчез на фоне сверкающего золотом заката.
Глава восемнадцатая
КОЗЫРЬ ДАМЫ ГВИДРЫ
Он ступал уверенным, решительным шагом, будто издеваясь над самим временем, ибо в свои семьдесят лет мог перегнать любого юношу. Возраст иссушил его мощные мускулы, а кожа под лучами северного солнца слегка одрябла, но он оставался высоким и широкоплечим. Никто не сомневался в том, что огромный кулак Джеймстона Секуина способен превратить в блин лицо любого наглеца. Его длинные волосы сплошь поседели, в бороде кое-где еще виднелись черные пряди, но подлинным украшением лица были густые, пышные усы. На голове Джеймстон носил треугольную шляпу, которую придумал сам. Узкая и продолговатая, спереди она оканчивалась закругленным углом и была почти плоской в задней части. Справа Джеймстон прикрепил черное перо, которое свисало, повторяя контуры изделия.
Полвека тому назад, победив в одном из вангардских соревнований по стрельбе из лука, молодой Секуин вытерпел много насмешек по поводу своей необычной шляпы и, устав от них, придумал, будто угол спереди помогает ему лучше прицелиться. Не прошло и пары месяцев, как джеймстонка — такое название закрепилось за головным убором — вошла в обиход вангардских охотников, что окончательно убедило всех в правдивости этой прекрасной легенды.
Поговаривали, что он хотя бы наполовину альпинадорец, но, судя по длинному носу и выступающим надбровным дугам, предки Джеймстона жили на юго-восточном побережье Хонсе. Его глаза отливали зеленью, а улыбка, уже не такая ровная, как раньше, обезоруживала и заражала весельем всех окружающих, чего никак нельзя было ожидать от человека такого роста и с таким испепеляющим взглядом.
Сейчас он тоже улыбался от любопытства, спускаясь по склону с горы, чтобы лучше рассмотреть участников сражения, кипевшего внизу в лощине и весьма похожего на обычную схватку между троллями и гоблинами. Джеймстон подошел к краю выступа, пригляделся и заметил среди сражавшихся людей, по виду — вангардцев.
— Здесь? Так далеко на севере? — спросил он сам себя, что случалось частенько.
Первой его мыслью было немедленно вмешаться, потому что враг значительно превосходил числом горстку людей. Казалось, им грозит неминуемая гибель. Но, оценив обстановку и заметив, что на земле уже лежит дюжина поверженных гоблинов, Джеймстон понял, что помощь нужна скорее им.
Не спуская глаз с битвы, он снял с плеча лук и натянул тетиву. Тут его внимание привлек человек, с ног до головы одетый в черное. Он носился вдоль линии фронта, подпрыгивал, крутился, с равной легкостью рассекал тонким мечом воздух и попадавшихся на пути гоблинов, отмечая свою траекторию трупами врагов. Глядя на него, старый охотник одобрительно кивнул. Поодаль стоял абелийский монах, готовый в случае
