И вновь собратья поддержали Бурэя, отчего отца-настоятеля Агронгерра внутри даже передернуло. С точки зрения здравого смысла однорукий магистр, разумеется, был прав, и он сам вовсе не намеревался броситься и настежь распахнуть монастырские ворота. То, что задевало Агронгерра, относилось к области духа. Старику претил сам тон Бурэя, весь его праведный пафос; ему были невыносимы эти явные вздохи облегчения, вырывавшиеся у тех, кто сейчас пребывал в относительной безопасности, защищенный толстыми каменными стенами и густыми ароматами цветочного кордона.
— Вам доставляет удовольствие видеть брата Фрэнсиса поверженным? — вдруг спросил Агронгерр.
У Бурэя округлились глаза. Гленденхук глотнул воздух, почти не веря, что отец-настоятель может сказать такое. Даже Мачузо стал беспокойно переминаться с ноги на ногу.
Однако Агронгерр не ограничился только вопросом.
— Пусть каждый из вас запомнит брата Фрэнсиса и принесенную им жертву, — жестко произнес он, попеременно глядя на собравшихся. — Если вы, видя брата Фрэнсиса сраженным болезнью, где-то в глубине души испытываете облегчение и убеждаетесь в правильности избранного нами пути, если кто-то из вас считает этого человека глупцом, заслуживающим подобной участи, тогда я жду вас сегодня же на таинстве Покаяния. Мы прячемся за стенами, потому что этого от нас требует учение церкви. Но каждый из нас должен был бы испытывать сожаление, что мы не обладаем таким мужеством, как брат Фрэнсис, таким состраданием и милосердием. Сейчас, когда конец его близок, можно, глядя на брата Фрэнсиса, сознавать правыми самих себя, но не его. А можно скорбеть, ибо мы теряем настоящего героя.
Агронгерр глубоко вздохнул и, бросив взгляд на Фио Бурэя, быстро пошел прочь. Ему необходимо было побыть одному в тишине своих покоев.
Братья, оставшиеся на воротной башне, перешептывались и качали головами.
— Ты пойдешь на таинство Покаяния? — спросил Бурэя магистр Гленденхук.
Однорукий магистр пренебрежительно усмехнулся.
— Не могу отрицать: жизнь брата Фрэнсиса направляли возвышенные чувства, но ход его мыслей был ошибочным, — довольно громко, чтобы привлечь внимание остальных, произнес Бурэй.
Слова эти явно противоречили недавно сказанным словам отца-настоятеля, что вызвало удивленный шепот и даже возгласы.
— Не надо доверять моим словам, ибо они — не более как мое личное мнение, — продолжал Бурэй.
Он повернулся в сторону поля и драматично махнул рукой туда, где лежал Фрэнсис.
— Доверяйте тому, что вы видите собственными глазами. Брат Фрэнсис забыл об учении, поскольку его сердце было слабым, ибо ему было невыносимо слушать стенания умирающих. Что же, мы верим в искренность его чувств. По мы должны понимать, чем на деле обернулся его поступок. Возможно, его сострадание и милосердие, являющиеся великим даром, в какой-то мере оправдали его своеволие в глазах Бога, с которым он вскоре встретится. Но хватит ли ему этой малой толики оправдания теперь, когда нужно отвечать за отказ принять на себя большую ответственность? Я говорю об ответственности, возложенной на всех нас, — служить преемниками традиций церкви и защищать от грозящей опасности розовой чумы отнюдь не наши бренные тела, а саму церковь. Так допустимо ли нам по примеру Фрэнсиса выйти на поле, чтобы вскоре лечь в могилы? — с пафосом продолжал Бурэй. — Мы знаем, чем это чревато. Наша сиюминутная жалость толкает все земли королевства в полную и беспросветную тьму!
Его уход с башни был не менее впечатляющим, чем уход Агронгерра.
Магистр Гленденхук вместе с собратьями глядел, как Бурэй удаляется стремительными шагами. Гленденхук был убежден, что присутствовал при начале жестокого противостояния. Теперь его друг Фио Бурэй не отступит. Если зрелище смертельно больного Фрэнсиса хоть как-то повлияет на решимость отца- настоятеля и тот допустит малейшие послабления относительно всей этой толпы больных, однорукий магистр будет бороться с Агронгерром до конца.
Перед мысленным взором Гленденхука встала картина: там, на поле, лежит уже не Фрэнсис, а Агронгерр, и новый отец-настоятель Фио Бурэй взирает на него с воротной башни Санта-Мир-Абель.
В эту самую минуту подобный ход событий казался вполне вероятным.
Брата Фрэнсиса разбудили звуки, которые он принял за пение ангелов, — стройный хор радостных голосов, звучащих с небес. Открыв глаза, он увидел, что так оно и есть.
Его окружали десятки больных. Взявшись за руки, они пели молитву. Он помнил, что некоторые из поющих еще вчера были настолько слабы, что даже не могли стоять на ногах. Но сейчас, при поддержке соседей, они стояли и, невзирая на боль, улыбались.
Фрэнсис повернулся на бок и с огромным трудом встал. Он медленно обвел глазами поющих, принимая их любовь и отдавая им любовь своего сердца.
Сунув руку в карман, Фрэнсис ужаснулся, не обнаружив столь драгоценного для него камня души. Его глаза скользнули по земле. Только бы никто из Санта-Мир-Абель не выкрал у него камень!
Словно в ответ на страдальческое выражение его лица, к нему подошла хрупкая, изуродованная, одноглазая женщина и протянула руку. На ладони лежал серый камень.
— Спасибо, Мери, — прошептал Фрэнсис, беря камень. — Моя работа еще не кончена.
— Они молятся за тебя, брат Фрэнсис, — ответила Мери. — Каждый из них отдает тебе свое сердце. А теперь бери камень и лечись.
Фрэнсис улыбнулся. Увы, такое было невозможно, даже если бы он и захотел. Но он не хотел. Он знал, что болен и что чума пожирает его, как хищник. Тем не менее брат Фрэнсис не боялся своей участи.
— Мы все будем петь для тебя, брат Фрэнсис, — продолжала Мери Каузенфед.
Присмотревшись, он увидел, как из ее единственного глаза струятся слезы.
Слезы по нему! У Фрэнсиса перехватило дыхание. Неужели он настолько глубоко затронул сердца этих людей, что они так заботятся о нем? Он взглянул на умирающих. На тех, кого не мог спасти и кто знал, что он не может их спасти. И все же они плакали о нем! Они молились за него!
— Мы не позволим розовой чуме забрать тебя, брат Фрэнсис, — решительно заявила Мери Каузенфед. — Мы будем молиться Богу! Мы будем кричать Богу! Он не возьмет тебя от нас! Не бойся, мы сотворим для тебя чудо!
Фрэнсис взглянул на нее и улыбнулся самой искренней и нежной улыбкой, какая никогда еще не появлялась на его обычно хмуром лице. Он обречен. Фрэнсис не питал иллюзий на этот счет. Он чувствовал, как чума пожирает его тело. Нет, даже камень души здесь не поможет. Как не помогут ему и эти люди. Чума одолеет и отнесет к стопам Бога для последнего суда.
Впервые за многие годы брат Фрэнсис Деллакорт чувствовал, что не боится этого суда.
— Мы сотворим для тебя чудо! — громко повторила Мери Каузенфед, и множество людей подхватили ее слова.
«Они не поняли», — подумал Фрэнсис. Они уже сотворили для него чудо, хотя и совсем не то, о котором сейчас молились.
Они сотворили для него чудо. Настоящее чудо.
ГЛАВА 39
ЗВЕРИНАЯ ЯРОСТЬ
Он услышал громкие, сердитые крики, и их звук лишь подхлестнул его. Недалеко от монастыря послышались также цокот лошадиных копыт и звон доспехов.
Маркало Де’Уннеро замедлил шаг, и идущие за ним братья Покаяния тоже. Кто знает, может, солдаты герцога Тетрафеля вновь решили навести порядок. Это не остановило Де’Уннеро, и он продолжал двигаться вперед. Ничего, он найдет возможность хоть немного испортить жизнь Браумину и другим еретикам, засевшим в Сент-Прешес.
Вывернув на площадь, Де’Уннеро просиял. Там собрался чуть ли не весь гарнизон Палмариса, однако