— Да вы не волнуйтесь: вашу Бравину Федя пальцем не тронет. Она, если я прикажу, — смирная. Для Бравиной будет овечкой, а для остальных — волчицей. Это я вам обещаю, господин Павловский, — в последний раз переврала его фамилию дама-майор.
— Бравина, на свидание. — Надзиратель с интересом смотрела на Владу. «Неужели Алексей?! — изумилась Влада, торопясь по гулкому коридору. — Значит, с ним все в порядке. О, дай Бог! Сделай так, Господи».
В комнате для личных свиданий ее ждал… Павел. Уже по тому, как разочарованно посерело лицо Влады, как угасли ее глаза, понял Фауст, что ожидала она Алексея. И его глаза утеряли блеск. Поникли статные плечи.
— Влада, скажи, что я могу для тебя сделать? — тихо спросил Павел, не зная, как себя вести. — Что… могу?
Влада равнодушно пожала плечами и увела глаза.
— Ничего мне не надо. У меня… все есть. Все в порядке.
— Да какой может быть порядок в этих условиях?!
— Ничего не надо, Павел. Все у меня есть.
— Влада, милая, дорогая, ты говоришь сейчас не то, что чувствуешь!.. Я понимаю… это стресс. Все это так… В общем, ты не отчаивайся. Я сделаю все возможное… все сделаю! Увидишь, скоро будешь на свободе! Этот кошмар закончится, Влада. Верь мне.
Влада беззвучно и обреченно плакала. Но не заботилась о потеках туши: не было макияжа на ее лице. И от этого оно виделось таким детским, неискушенным. И взывало к отчаянной жалости. Не сдержавшись, Павел обнял ее и стал говорить успокоительные слова. Но Влада их не слышала. Да и сам он не слышал. И из его глаз стекали слезы. Лицо перекашивалось от сдерживаемых спазмов.
— Не отчаивайся, девочка. Я сделаю все, чтобы ты забыла этот кошмар. Все будет хорошо… Все будет хорошо…
Следователя Кулиша распинали на две стороны. Как в средневековой пытке жертву, привязанную к двум, насильно согнутым деревьям. Но, в отличие от предшественников, Кулиш сам выбрал себе эту дыбу. Принял два, противоречащих одно другому, поручения: от Паустовского — выкрутить вчистую или хотя бы смягчить вину Бравиной В.В., а от Дудина — утопить ту же Бравину В.В. Насколько возможно — усугубить ее вину.
Иными словами, Дудин заплатил за то, что подразумевалось само собою и что соответствовало профессиональному назначению Кулиша. То есть он получил дополнительное вознаграждение за выполняемую по долгу работу. Кто же откажется от таких денег? А Паустовский не требовал категорической реабилитации, настаивал только на возможных послаблениях, толковании сомнительных моментов в пользу подследственной. Опять же это входило в обязанности следователя. И здесь лишь за четкое и неукоснительное исполнение УПК получал Кулиш вознаграждение. Только от Паустовского — гораздо больше, чем от Дудина. И потому был вынужден изредка выходить за рамки закона, чтобы не потерять выгодных… спонсоров. Естественно, двурушничество Кулиша держалось им в строжайшем секрете ото всех, а в первую голову — от самих спонсоров. Чтобы протянуть благоприятные вливания, следователь порекомендовал Павлу перевести Бравину в больницу.
Сангородок мало чем отличался от СИЗО. Те же серые, неприглядные стены, решетки на окнах, мощные засовы на металлических дверях. Разве что кровати вместо нар и ветхое постельное белье.
Рядом с Владой лежала женщина неопределенного возраста. Соседка тяжело и горячечно дышала, ее темные, похожие на омут впадины глаз выдавали кандидата в покойники. Она вдруг загомонила, судорожно затеребила угол одеяла. Сквозь хриплое дыхание прорывались какие-то просьбы. «Наверное, пить хочет», — подумала Влада и кинулась к ней, желая помочь, но встретила обращенный в никуда, даже не безумный, а отрешенный от жизни, мертвый взгляд. Участливо склонившись над соседкой, напряженно вслушалась. Иссохшиеся губы истово двигались, влажный лоб собрался морщинками:
— Не отпускай… Слышишь, милый? Не отпускай! Обними меня!
Влада покраснела и попятилась к койке. Ей стало стыдно, что она «подслушала» чужую тайну. Хоть в бреду высказанную, но…
Из-под руки оглядела однопалатниц. Но те лежали в полном безразличии. Не было им никакого дела ни до умирающей, ни до стыдящейся. Своих проблем — по горло.
В этот день была плановая проверка медобслуживания заключенных. Проверку, кроме работников прокуратуры, осуществлял и врач с воли. Высокий, статный, розовощекий доктор брезгливо оглядывал помещение. Начальник сангородка — худосочная блондинка — подвела проверяющих к постели соседки.
— Матюхина Вера Игнатьевна, 32 года, — монотонной скороговоркой читала начальник историю болезни, — осуждена Орловским облсудом по статье 107. В санчасть попала из ИТУ-22/б…
— Послушайте, коллега, — доктор с «воли» недоуменно переводил взгляд с тюремного врача на стоящего рядом прокурора, — вы мне историю болезни читаете или обвинительное заключение?! Давайте по существу.
Пожав плечами, тюремный врач продолжила бубнение:
— Поступила 14 октября сего года. Предварительный диагноз: аутоинтоксикация. С 15 октября отмечены: высокая температура, потливость, сопорозное, сумеречное состояние…
Влада посмотрела на больную: женщина что-то бормотала потрескавшимися губами, теребя насквозь промокшую сорочку. Мертвые серые волосы потными прядями, как змеи, расползлись по серой же подушке.
— …горячечный бред, — равнодушно дочитывала брюнетка. А врач, обойдя ее, наклонился над больной и потрогал шею.
— Сколько времени продолжается эта агония? — гневно спросил он.
— С 14 октября… Кажется, шесть дней.
— «Кажется»! — взревел врач, не заботясь о медицинской этике. — Вам кажется, что она умирает? Да это же типичная клиника сепсиса! Немедленно, цефамизин по два грамма четыре раза в день, иммуномодуляторы, переливание крови с параллельным облучением. И перевести из этого хлева в реанимацию… В чем дело?! — Он замолчал, увидев, что его назначения абсолютно игнорируются тюремным врачом. — Вы почему не записываете?
— А к чему эти записи? Если для моего сведения, то смею вас заверить — мой диплом нисколько не уступит вашему, Лев Иванович. А если для исполнения — то все ваши назначения абсолютно… утопичны. Цефамизин, иммунал, переливание крови… Все это стоит денег. И немалых. А вы спросите у Федора Юрьевича, — она кивнула на прокурора. — Он вам скажет, сколько денег выделено на койко-день. У нас не только цефамизина, у нас простенького аспирина нет. Есть, правда, кружки Эсмарха — этого добра в изобилии. Но ей, — теперь небрежный кивок адресовался умирающей, — ей клизма вряд ли поможет. Вот такие дела, уважаемый Лев Иванович.
Вольный доктор стоял в беззащитной позе близорукого, у которого отняли его очки.
— Но ведь она умирает, — уже без гнева, а как бы уговаривая, пролепетал он. — И умирает в страданиях и муках.
— Боже мой, Лев Иванович, и это говорите вы?! Какие муки? Единственные «муки» ее были, когда она поранила свой палец и внесла инфекцию. А уже потом, когда пошла интоксикация — она безвылазно пребывала в бессознательном состоянии. Так что никаких мук она не испытывала и уже ничего не чувствует. В другом мире наша Матюхина Вера Игнатьевна. Легко и быстро. И никакие режимники над ней не властны, и никаких страстей, никаких проблем. Легко и быстро…
«Легко и быстро, — повторила про себя Влада. — Вот так, от маленькой ранки расползлась смерть по всему телу. И поразила сознание. И теперь нет уже для Матюхиной ни страстей, ни проблем. Ни страстей, ни проблем! Как это ужасно, если крохотная ранка может перечеркнуть всю жизнь… Вычеркнуть из жизни».
