Отец Андрий даже подпрыгнул на стуле, завизжал тонким противным голосом:
— Уберите этого мужлана, мне противно смотреть на него!
— Уведите! — приказал Кирилюк. Когда за Хмелевцем закрылась дверь, спросил: — Так будете говорить правду?
— Пишите… — согласился отец Андрий: лишь бы быстрее все кончилось. А то докопаются еще, кто доставлял Грозе боеприпасы со склада каноника Долишнего, и будет (он незаметно перекрестился) куда хуже.
Лизогуб не отрицал ничего, надеясь искренним раскаянием добиться смягчения приговора. Знал, что делает. Если дадут меньше десяти лет — счастье, бога благодарить будет; никому не известно, где закопал кувшин с золотыми монетами. Отсидит свое — хватит до самой смерти…
А Левицкий ломал голову над тем, как найти следы Модеста Сливинского.
Стало известно, что правой руке Романа Шиша — сотнику Отважному удалось бежать, и он, очевидно, сумел предупредить Сливинского. Это и предвидел Дмитро Заставный. На всякий случай Левицкий приказал держать под наблюдением дом лесника за Путятичами, хотя и сомневался в рациональности этой меры. Ведь Андрий Шиш упрямо твердил, что не встречался в городе со Сливинским и не сообщал ему о месте встречи с Грозой.
Модест Сливинский! Полковник пожертвовал бы многим, лишь бы задержать бандеровского агента.
Кирилюку фамилия Сливинского показалась знакомой. Где–то он уже слышал ее, но как ни старался, не мог вспомнить, где именно. И все же она была знакома ему…
Несколько дней эта мысль не давала Петру покоя, и наконец он вспомнил. О делах Сливинского ему рассказывал когда–то Евген Степанович Заремба — кажется, предупреждал, что тот агент гестапо.
Петр позвонил Евгену Степановичу и пригласил его к себе: мол, придет Левицкий, попьем кофе, да и дело есть.
Катря собрала кой–какой ужин: с продуктами не густо — существовала еще карточная система. Евген Степанович принес корзиночку клубники. Катруся обрадовалась ей, будто не видела целый век; пожалела, что брат пренебрегает огородом — когда–то и у нее была клубника.
Катря накрывала на стол, а Петр, отозвав в сторонку Зарембу, спросил:
— Не помните ли вы некоего типа — Модеста Сливинского?
Заремба размял сигарету. Ответил не спеша:
— Слышал.
Левицкий сидел в уголке, смотрел исподлобья, вроде бы и не интересуясь.
— Кто он такой?
— Имел отношение к правительству Стецко. Потом как–то уцелел и торговал на «черном рынке». Агент гестапо.
— Вы видели его?
— И не раз…
— Помните в лицо? — обрадовался Петр.
Заремба пожал плечами:
— Конечно.
— И узнали бы?
— Не сомневаюсь.
— Не могли бы вы вспомнить все, что касается Сливинского?
— Это очень важно, Евген Степанович, — вмешался из своего угла Левицкий. — Нас интересуют его привычки, манеры, поведение в обществе, знакомства…
Заремба задумался.
— Этакий хлыщ! — начал он, наморщив лоб. — Не первой молодости, но любит красоваться. Хорошо одевался… Я, собственно, видел его лишь на расстоянии, ближе не доводилось… Но постойте… Это же ты, — ткнул он пальцем Петру в грудь, — должен знать о нем больше, чем я. Подпольная организация поручила тебе открыть в городе магазин. Если так, то обязательно пришлось конкурировать с «черной биржей». А Модест Сливинский был королем этой биржи.
— Вы же знаете, — развел руками Петр, — я только номинально считался главой фирмы, а всеми делами занимался…
Он не успел договорить.
— Фостяк! — воскликнул Заремба. — Как я сразу не догадался? Фостяк знает его как облупленного. Если ему пришлось конкурировать со Сливинским, должен знать. А впрочем… — Он подошел к телефону: — Мы сейчас все выясним.
— Евген Степанович… — хотела остановить его Катря, но он отмахнулся и завертел диск.
— Михайло? Заремба беспокоит. Что ты сейчас делаешь? Лежишь! И что с тобой? Ну это черт знает что, в твоем возрасте такая болезнь… Сердце испортить, брат, это свинство собачье… Как чувствуешь себя? Тогда вот что, мы к тебе придем. Хотел бы ты видеть Петра Кирилюка? Посылай тогда за бутылочкой, и немедленно!
— Надеюсь, — заметила Катря, догадываясь, к чему идет дело, — что тут собрались воспитанные люди, умеющие ценить труд хозяйки? Прошу к столу!
— А я проголодался, — признался Левицкий, — и не откажусь, особенно от винегрета. Сейчас вызовем машину, пока доедет, успеем поужинать.
Вчетвером быстро опустошили не очень–то заставленный стол, успели и кофе выпить, когда на улице засигналила машина.
Фостяк встретил их при полном параде, даже галстук повязал, хотя и чувствовал себя скверно. Обрадовался Петру так, что тот мысленно обругал себя последним подлецом: столько дней в городе, а не выбрался проведать! Дел, правда, по горло, но для Михайло Андриевича мог бы выкроить часок.
— Мы к тебе по делу, — пояснил Заремба, но Фостяк замахал руками, не желая слушать.
— Прошу к столу, — открыл он дверь в другую комнату.
Петро, увидев накрытый стол, сказал:
— А мы уже…
— Придется ужинать еще раз, — перебил его Фостяк. — И без возражений.
Выпили закарпатской сливовицы за здоровье хозяина и действительно с аппетитом поужинали еще раз, отдав дань уважения хозяйке за вкуснейшие маринованные грибы и поджаренную в сухариках спаржу. Фостяк все вспоминал, как торговал с Кирилюком во время оккупации.
Левицкому давно уже не терпелось расспросить Фостяка, но он сдерживался. Когда встали из–за стола, Михайло Андриевич спросил сам:
— У вас ко мне дело?
— Евген Степанович говорит, что вы хорошо знали Модеста Сливинского, — начал Левицкий. — Эта личность нас очень интересует.
— Имел неприятность быть знакомым с ним — сволочь, бандеровец, гестаповец и делец «черной биржи»…
— Так, так… Но не будем скрывать от вас: Сливинский сейчас в городе и мы разыскиваем его. Конечно, прячется под выдуманной фамилией и с фальшивыми документами. Дело это, Михайло Андриевич, очень серьезное, и каждый день — на вес золота. У Сливинского, очевидно, еще со времен оккупации сохранились знакомства, связи, может, есть кто–то из политических единомышленников. Гостиницы держим под наблюдением, все подозрительные квартиры и подавно, ведь…
— Понял вас… — Фостяк уселся в старинное кресло, мягкое и удобное. Откинул голову на высокую спинку, задумался, будто задремал. — Модест Сливинский, это я говорю вам авторитетно, подонок и пижон, но голова на плечах есть.
— Успели убедиться, — мрачно признал Левицкий.
— Я, пока отбил у него клиентуру, хорошо помучился. Прыткий и скользкий, но это, — как–то вяло улыбнулся Фостяк, — из сферы, так сказать, мемуарной. Но послушайте, — вдруг оживился он, — есть у него пунктик: не может пройти мимо красивой девушки. Погодите, погодите, я часто видел его вместе с одной потаскушкой, даже в ресторане встречал… Дай бог памяти… Как же ее, красивая, чертовка, ничего не
