внушительный и с этой стороны — множество острых гор, причудливых, красных, веселых и вместе с тем страшных, если лететь близко над ними.
Мы летим над какой то речкой, которая своенравно бросается то к Рарыткину, то обратно, к западному хребту. Это наверно Березовая, главный приток озера Красного.
Налево и направо—снова мрачные базальтовые стены с вертикальными столбами, и в них глубокие ледниковые долины, перегороженные моренными валами. Тут даже самый закоренелый противник ледниковой гипотезы должен был бы смириться.
Березовая решительно не хочет вести себя прилично: перед тем, как выйти на равнину озера, она покидает свою старую долину, без всякой видимой причины бросается в сторону, и прорезает узкий каньон, а по старой долине навстречу ей течет какой то жалкий ручей.
Равнина озера Красного. Здесь также есть липариты и базальты, и я питал слабую надежду, что может быть и это озеро — кратер вулкана. Но тщетно пересекаем мы полосу липаритов и самое озеро — это гнусная, грязная лужа, мелкая лужа, со дна которой волны поднимают грязь, расползающуюся по ветру на километры. Почтенная лужа, конечно, — длиной в 40 км, но все-же лишь излучина Анадыря, отделенная наносами, принесенными с севера Танюрером.
На юге вся работа кончена, карта спаяна, пробел заполнен, можно вернуться к комбинату. В Чекаеве поспешно свертываем палатки, забираем имущество и остававшихся там Яцыно и Демидова—и вылетаем, чтобы успеть в Анадырь до заката солнца. Снова над озерной равниной — и снова над пестрой птицей Маттерна: все на месте, и баки с бензином лежат, как были. Обещание анадырских властей — обеспечить нас бензином в Анадыре—конечно останется только вежливой фразой.
В комбинате удивлены нашим ранним прилетом, и особенно сообщением, что съемка бассейна Анадыря закончена: как, всего прошло 11 дней, а за это время побывали на Пенжиной, Анюях, Чауне, засняли 375000 кв. км? Как будто даже не верят — слишком, чудовищно-быстры такие темпы.
24 СУТКИ У КРАЯ ЛЬДОВ
Вообще Чукоция есть страна возвышенная,
и часто попадались нам горы удивительной вышины;
имели мы такие перед своими глазами виды, которые
вперяли в мысль нашу восторг, и заставляли нас
взирать на те предметы не иначе как с глубочайшим
благоговением.
Только один день провели мы в комбинате — снова потянуло в воздух: у нас были серьезные задачи по изучению арктического склона Анадырского хребта, склона, который нам не удалось видеть в прошлом году, и который, после Биллингса, не оставившего никакого орографического описания, не видел ни один исследователь. Если радиус действия 'Н4 ' не позволял нам изучить все северное побережье, то во всяком случае один полет на мыс Северный и обратно можно было совершить. Горючее там есть еще с прошлого года, а расстояние не превышает наших возможностей. При этом мы можем дважды пересечь громадный хребет — предприятие рискованное, но заманчивое и в научном и в авиационном отношении: можно отыскать также новые трассы для авио-путей с Анадыря к Полярному морю.
Полет этот очень ответственный и, хорошо зная по прошлогоднему опыту условия северного побережья, мы осторожно намечаем маршрут. Туда полетим сначала по знакомому пути, к верховьям Амгуемы — и проследим ее течение дальше. Если она окажется в самом деле Амгуемой (найденная нами река может быть и Ванкаремой), то мы выйдем по ней в прибрежную равнину. Там, наверное, будет лежать туман и мы сумеем по ущелью реки нырнуть под тума' и, если нужно, переждать на устьи Амгуемы, пока он рассеется. А обратно — придется выждать на Северном разрыва в тумане, подняться в это окно, и попытаться пройти пряма на юг, через хребет. Самое опасное, если нам придется возвращаться с полпути из-за облаков, и не хватит горючего, чтобы дотянуть до базы, или база будет закрыта туманом.
17 августа чудесный день, ни одного облачка. Нельзя терять такой исключительной погоды, и я бужу всех. Но маленькое препятствие: Шадрин уехал вчера в Анадырь, наверно по романтическому делу, и не вернулся ночью. Сообщение между Анадырем и комбинатом нерегулярное, и неизвестно, когда он сможет приехать.
Куканов решает взять Демидова — второго борговика. Он уже как то летал с нами, но только раз Шадрин допустил его к таинственному делу пуска моторов. Шадрин обращается с ним как с младенцем, опекает и распекает: 'Леня, дитя мое', — а это дитя с черной бородой, и вид имеет рязанского мужика, а не летчика.
Пуск мотора проходит хорошо, и Леня, гордый своим успехом, решает надеть шубу — до этого он изводил себя у Бристоля в грязном комбинезоне. Шею он заматывает куском меха с веревкой на конце — у нас очень дует, — и садится у моих ног, вроде пуделя. Я прижимаю к нему ноги — все же теплее: сегодня, как только перевалим ко льдам, будет очень холодно.
Час-другой по старым местам, через озерную равнину Анадыря и притоков Канчалана. Скучно, можно делать только небольшие дополнения к старым наблюдениям. Перевал, и снова то-же темно-синее, кобальтовое озеро в горах, и возле него чукчи. У них за эти дни ничего не изменилось в жизни, а мы успели пролететь много тысяч километров. Опять, наверно, смотрят на нас—и говорят о могуществе советских людей.
Река поворачивает немного влево, и огибает вторую, северную цепь. Направо прорыв в горах, и видна прибрежная равнина. Нет сомнения, что мы летим над Амгуемой, — если бы река была Ванкаремой, она должна бы пойти в прорыв направо.
Амгуема быстро увеличивается; слева высокие цепи, вероятно это самая высокая часть Анадырского хребта и с нее текут многочисленные многоводные речки. Набравшись сил, река бросается на север, чтобы прорезать последнюю цепь.
Впрочем, так написал-бы литератор, проезжая по низу в лодке — сверху видно, что большая долина поперек цепи проложена ледником, и реке осталось только прокопать свое ложе — каньон в дне этой долины. Но в этом каньоне есть замечательные места — вот эти два изгиба, где река врезается в хребет. Щель метров 200 глубиной, на дне бурлит река, и бросается на поворотах на скалы. Я живо представляю себе, какое наслаждение проехать здесь на лодке, если это вообще возможно.
Но в воздухе есть также свои развлечения: мы вышли из гор на прибрежную равнину Полярного моря, и на ней, конечно, лежат низкие тучи. Надо снижаться. С полуторы тысяч до тысячи — все еще мало, наконец до 500. Но ближе к морю облака спускаются все ниже и ниже, мы вместе с ними, и остается до земли всего 50 м. Навстречу с северо-запада рвет ветер — это видно по крутым волнам в реке, и по тому, как нестерпимо нас начало кидать.
Сначала Страубе, потом Куканов работают без отдыха штурвалом: вверх, вниз, на правое крыло, на левое. Хорошо еще, что нечего почти писать и рисовать — мы видим только кусочек ярко-изумрудной реки среди серо-желтой гальки и край болота. Река разбита на мелкие протоки — и невольно оцениваешь: возможна ли посадка, если сдадут моторы? Ведь здесь выбирать не придется — с пятидесяти метров!
Море — и сплошные льды. Старые знакомые, но неприятные: сразу стало холодно, и в то время, как в Анадыре на высоте 1000 м было 17° тепла, здесь, у земли, — около нуля. Над льдами туман, ничего не видно. У устья Амгуемы в тумане только кусочек левого берега, да отмель.
Отсюда еще 40 минут до Северного, но при таком ветре наверно вдвое. Самолет как будто цепляется за воздух, как за что-то крепкое: бросок вниз, потом вверх — почти скачки. Я готов закрыть глаза настолько неприятно это качание земли; да и делать нечего — ничего не видно, а берег заснят в прошлом году.
