— Прихватим очкарика? — спросил наш добродушный водитель.
Очкарик повел себя не как прочие голосующие. Прочие робко приоткрывают дверцы и льстивыми голосами спрашивают таксиста: «Куда едем, шеф?.. А на Гусннобродку? Нет?.. А если через Волочаевскую?» Этот же сразу сел и, словно не заметив нашего с Лелькой присутствия, распорядился:
— Поедем прямо.
Лелька толкнула меня локтем. Я успокаивающе мигнул ей: дескать, ладно — подождем. Пока и нам надо было прямо.
Возле трамвайного кольца, где дорога закладывала вираж, очкарик вдруг сказал ровным, бесцветным голосом:
— Сбрось газ, включи правый поворот.
— Слушаюсь! — дурашливо выкрикнул таксист и поинтересовался. — Автолюбитель, что ли?
Пассажир не отреагировал. Он сидел как-то очень напряженно, загипнотнзированно даже. Напряжено было все: прямая спина, твердый затылок, прозрачное хрящеватое ухо.
Перед транспортной остановкой он скомандовал:
— Стоп! Тормози!
Водитель дернул плечом: «Учи ученого». Лелька впилась зубами в рукавицу, чтобы не прыснуть.
А пассажир, помолчав, сказал:
— Можно ехать.
— Да ну? — съехидничал таксист. Поехали. Впереди обозначился спуск.
— Выключи сцепление! — подал очередную команду очкарик.
— А то я не знаю! — взорвался водитель, — Насядут, понимаешь, разные!
Пассажир смолчал. Он молчал полтора квартала, пока мы не приблизились к месту, где улица поворачивала налево.
— Перестройся в левый ряд, — сказал тогда очкарик. Но водитель не стал перестраиваться. Он бешено тормознул посреди дороги — так, что «Волга» пошла юзом — и, оборотившись к очкарику, плачущим голосом спросил:
— Кто у нас машиной управляет? Ты или я?..
— Не тормози резко — сегодня гололед, — бесстрастно предупредил очкарик.
— В бога-господа! — сказал ошалевший водитель и так рванул с места, что у нас животы прижало к позвоночникам.
— Переключи скорость! — успел вставить пассажир.
— Ыыых! — застонал водитель и дважды ударился грудью о баранку.
После поворота очкарик сообщил:
— Внимание! Красный свет!
— Ну, на! На!! — остервенился водитель и, бросив баранку, откинулся на сиденье. — На — рули сам!
И тут мы, наконец, врезались в поребрик.
— Мама! — взвизгнула Лелька, с треском отрывая мне рукав.
— Приехали… — подпел итог таксист.
Один очкарик остался невозмутимым. Только прозрачное ухо его мелко завибрировало.
— Выключи зажигание, проверь — не заклинило ли дверцы, — сказал он.
— Нет, держите меня! — истерично закричал тогда водитель и рванул на груди кожанку. — Держите — я за себя не ручаюсь!
Мы с Лелькой подержали его за плечи. Пока очкарик вылез из машины. Он прошел за светофор и там, встав у обочины, небрежным, но властным жестом поднял руку.
Очки его в лучах заходящего солнца горели зловеще, как два стоп-сигнала.
«Фитиль»
После обеда в редакцию зашел человек, поздоровался и сказал:
— Я экскаваторщик Хмель. Меня вызывали.
Ух, какой это был экскаваторщик! Он смущенно мял в железном кулаке промасленную кепочку и смотрел на меня доверчивыми глазами рационализатора.
«Сто восемьдесят процентов, — на глаз определил я. — Как минимум. Только кто же его, черт побери, вызывал?»
— Одну минуточку, — сказал я. — Вы здесь посидите. Вот газетки, вот папиросы. А я сейчас… Только найду товарища, который вызывал.
Я выскочил в коридор и прижал ногой дверь. Потом схватил за рукав пробегавшего мимо фоторепортера Грушина.
— Слушай! — зашептал я. — Там сидит Хмель. Передовой экскаваторщик. Возможно, герой труда. Чувствуешь?
— Ясно! — в момент сообразил Грушин. — Сто пятьдесят строк и фото — на первую полосу.
— Держи карман, — сказал я. — Его кто-то вызвал.
— Кто? — спросил Грушнн. Я развел руками.
— Может, эти? — Грушнн кивнул на коридор соседней редакции. — Знаешь, давай так: ты карауль, а я туда. Хвыль, говоришь?
— Хмель. — сказал я.
— Ага, — прищурился Грушнн. Он шагнул в комнату и с порога закричал: — О-о! Товарищ Хмель! Отлично! Мы ведь на пятнадцать часов договаривались?
«Вот арап!» — испугался я.
Но Хмель неожиданно подтвердил:
— На пятнадцать.
У меня отлегло от сердца.
Но тут из соседнего коридора вышел Багарадзе, посмотрел на потолок, на часы — и двинулся прямо ко мне.
— Салют, Вано! — сказал я и ткнул ему под нос пачку сигарет. — Кури.
Багарадзе закурил и снова посмотрел на часы.
— Бежит время? — закинул удочку я.
— Бежит, — согласился Багарадзе. — Человека, понимаешь, вызвал. На пятнадцать ноль-ноль. Думаю, может, к вам забрел, а? Очень нужный человек.
«На-ко, выкуси, — ухмыльнулся я про себя. — Тебе нужный, а нам нужнее».
Я незаметно перевел стрелки на своих часах. Потом сказал:
— Спешишь, кацо. Еще полтретьего.
— Да ну? — удивился Багарадзе. — Ай-ай-ай! Как так? По радио ставил.
— Хе-хе! По радио! — сказал я. — Наивный человек!
— Все-таки зайду, — решил Багарадзе и взялся за ручку двери. — Стой! — заорал я и сграбастал его под мышки, — Куда торопишься, Ванюша? Пойдем выпьем.
— В рабочее время? — вытаращил глаза Багарадзе.
— Да какое там рабочее! — я опять крутнул барашек. — Без десяти пять — видишь? Шабаш, брат! Надевай галоши.
— Ты что? — занервничал Багарадзе. — Совсем одурел! Только что говорил — полтретьего.
Дверь приоткрылась — выглянул Грушин. На лбу у него блестели капельки пота.
— Готово! — сказал он.
— Подожди! — придержал дверь Багарадзе. — Сколько время?
— Тринадцать двадцать, — бухнул Грушин.
— Вай! — сказал Багарадзе и схватился за голову. — Ничего не понимаю! Кто сумасшедший? Кто не сумасшедший?!
