в моей жизни. Разве что я сам сверну дюжину-другую гор, чтобы еще раз перекинуться с ним парой словечек… Тем не менее япродолжал смотреть на огонь, словно действительно верил, что теперь все мои гости будут входить именно через эту дверь.
Ага, как бы не так.
На этот раз гости появились из темноты. Они плотным кольцом окружили меня, незваные, молчаливые и безжалостные. Я не испугался и не удивился, увидев их снова, скорее просто по-детски огорчился, что они все-таки вспомнили обо мне, вопреки моим смутным надеждам, основанным исключительно на собственной склонности бросать дела, которые не удавалось сделать с первой попытки.
У меня по-прежнему не было никакого плана. Я понятия не имел, каким образом буду сражаться с многоликими богами древних ацтеков, могущественными, непостижимыми и полными сил, как в первый день творения… Черт, если разобраться, рядом с ними я как был беспомощным ребенком, так им и остался.
Правда, я больше не был перепуганным – не знаю уж почему. Вместо страха я испытывал какое-то отрешенное, равнодушное, но вполне поддающееся формулировке раздражение: «Ну вот, здрасьте, опять все сначала!»
И тут Джинн совершил поступок, которого я никак от него не ожидал, – самый идиотский и бессмысленный, как мне тогда показалось. Он нажал кнопку «play» на нашем новеньком музыкальном центре. Сказать, что я был ошеломлен, – значит не сказать ничего.
Откуда-то издалека, словно во сне, я услышал первые аккорды квиновского «Innuendo». «Мать твою, они пришли за моей головой, а мой единственный защитник вдруг решил заняться музыкальным оформлением этого знаменательного события!» Эта мысль – слишком уж четко сформулированная, если учесть, что мне следовало не выпендриваться с комментариями, а спасать свою единственную и неповторимую шкуру, – оказалась первой и последней в моей внезапно опустевшей голове.
Впрочем, что касается шкуры, я совершенно точно знал, что у меня нет никаких шансов.
Но индейские боги почему-то не торопились приступать к операции. Кажется, выходка Джинна порядком озадачила и их – или они просто слушали музыку?! Немая сцена затягивалась, «квины» уже успели добраться до середины, до того самого места, на котором я всегда ощущал изумительный щекочущий холодок, поднимающийся по позвоночнику к затылку, когда их голоса, трогательно и вульгарно смахивающие на голоса начинающих ангелов, старательно выводили: «You can be anything you want to be». «Ты можешь быть чем захочешь» – это было здорово похоже на подсказку, но я все еще не знал, что мне делать с этой чертовой подсказкой.
– Делай, как они говорят, Владыка! У нас больше нет времени! – крикнул Джинн.
Это было похоже на внезапное пробуждение после долгого тяжелого сна, пробуждение от пронзительного телефонного звона, когда сначала вскакиваешь на ноги и несешься к верещащему аппарату, каким-то образом отвечаешь впопад и вообще ведешь себя как надо и только потом, закончив разговор, с изумлением прислушиваясь к ощущениям в собственном теле, каким-то чудом вернувшемся к жизни, вспоминаешь, с каким волнением ждал этого самого звонка накануне вечером – или всю жизнь?..
Мне каким-то образом удалось стряхнуть с себя смертельно опасное оцепенение и наконец-то с пронзительной ясностью осознать, что я действительно «могу быть всем, чем захочу», – да здравствует немудреная университетская лирика «квинов»! Мне больше не было нужды оставаться беднягой Максом, перепуганным и беспомощным человечком, окруженным неведомыми, непостижимыми и чертовски опасными существами. Я мог быть чем угодно, в том числе и одним из них.
И я стал одним из них. С облегчением расхохотался, а потом визгливо замяукал, обнажив великолепные клыки ягуара, поскольку моя голова больше не была человеческой головой, а мои многочисленные конечности не имели ничего общего с двумя неумелыми человеческими руками, к которым я, признаться, изрядно привык.
Где-то на периферии моего сознания промелькнула сцена: я вонзаю зубы в первое попавшееся горло и маленькими, но жадными глотками пью теплую солоноватую кровь, а мои когти вонзаются в тонкую кожу надбровных дуг и медленно ползут выше, оставляя на своем пути широкие багровые борозды. Это продолжалось всего мгновение, но окружившие меня чудовища успели заглянуть в мои глаза, уяснить, что к чему, и деликатно отступить на несколько шагов, разомкнув кольцо.
Мне так и не довелось узнать вкус их крови. Драки не вышло, она больше не была нужна. Мы принадлежали к одной породе – я и мои незваные гости, единственные существа, которых я по-настоящему, смертельно, боялся в последние месяцы.
Впрочем, мы с ними никогда не нуждались в обществе друг друга, а уж сейчас – и подавно. Я снова оскалил зубы и зарычал. Теперь звуки, вылетавшие из моей гортани, не имели ничего общего со смехом. Я больше не желал веселиться, я защищал свою территорию. Весь этот прекрасный умирающий мир был моей территорией, и я не собирался проявлять гостеприимство. Существо, которым я стал, вообще понятия не имело, что такое гостеприимство и зачем оно нужно.
Мои лапы взметнулись к звездам: я желал, чтобы они ушли отсюда, и указывал им путь. Они согласились с моим решением, поскольку знали, что сейчас сила на моей стороне. К тому же им всегда было глубоко безразлично, где находиться.
Потом у моего костра осталось только одно чудовище, и это был я сам. Но я быстро сообразил, что мне не обязательно вечно оставаться чудовищем. Теперь я вполне мог позволить себе роскошь еще какое-то время побыть симпатягой Максом с двумя руками, двумя ногами и умеренно обаятельной рожей на одной- единственной голове – почему бы и нет? Это обличье по-прежнему нравилось мне больше прочих. Привычка – великая сила!
– Они приходили, чтобы разбудить меня, да? – спросил этот самый Макс у своего приятеля Джинна.
Я слышал свой голос как бы со стороны и знал, что теперь так будет всегда. Кем бы я теперь ни стал, мой могущественный двойник, мое настоящее существо, всегда будет стоять немного в стороне и с равнодушным любопытством прислушиваться к происходящему.
– Разбудить или убить – как получится. Думаю, им было абсолютно все равно, чем закончится ваша встреча, – сказал Джинн.
– Спасибо, что включил эту песенку, – улыбнулся я. – Без нее, пожалуй, ничего бы не получилось.
– Ты сам ее включил, – флегматично ответил Джинн. – Яне прикасался к этой игрушке. Я вообще ничего не делал, пальцем о палец не ударил со дня нашей встречи. Все эти маленькие нестоящие чудеса ты совершал сам. Просто тебе было удобнее думать, что их делаю я.
Я не стал ни возражать, ни даже удивляться. Сам так сам – какая, к черту, разница?! Возможно, могущественный опекун действительно был просто одной из моих конечностей – самой самостоятельной и непостижимой, но все-таки моей собственной рукой.
– Я хочу отправиться в путь прямо сейчас, – сказал я Джинну. – Море уже близко, часах в трех пути, и наши странствия по пустыне должны закончиться еще до рассвета. Не думаю, что моей армии действительно так уж необходимо дрыхнуть по ночам. Просто они помнят, что делали так всегда, пока были живы, и не хотят ничего менять. Ничего, как привыкли, так и отвыкнут! Поехали.
Только тут я понял, что говорю сам с собой. Джинна больше не было. Он исчез, не прощаясь и не предупреждая, просто исчез, растаял, как предрассветный туман. Я знал, что он ушел навсегда. Теперь он был свободен от необходимости ошиваться вокруг моей персоны и вообще от любой необходимости – я больше не нуждался в его помощи, защите и опеке. Я поморщился от боли в груди – она была короткой, но сокрушительной. Удивительное дело, я по-прежнему был способен страдать, теряя друзей. И я знал, что так будет всегда, никакое могущество и никакие метаморфозы не смогут избавить меня от боли. Разве что теперь я научился жить так, словно она разрывает чужое сердце. И на том спасибо.
– Прощай, душа моя, – тихо сказал я равнодушной темноте. – Мне было спокойно за твоей надежной спиной, даже если она была обыкновенным наваждением! И спасибо за твои чудеса, кто бы из нас их ни совершал…
Ласковый теплый ветерок дунул мне в лицо. Он принес с собой сладкий запах цветущих фруктовых деревьев, а через несколько секунд я с изумлением убедился, что мои волосы и плечи усыпаны нежными розовыми лепестками. Самое настоящее чудо, простенькое и совершенно непрактичное, зато я твердо знал,
