вовремя, и я от всей души пожелал ему оказаться как можно дальше отсюда, желательно – в другой Вселенной. Думаю, именно там он теперь и находится. Все довольны.
Афина еще больше нахмурилась, но вдруг махнула рукой и расхохоталась.
– Счастливчик он, этот Улисс! Если бы ты не зашвырнул его неведомо куда, с меня вполне сталось бы испепелить его взглядом. Он действительно очень не вовремя появился!
– Я рад, что ты тоже так думаешь. Значит, у меня есть шанс снова подержаться за твою лапку. Давай-ка ее сюда.
– В конце концов, мне просто интересно: как это бывает? – сказала она, решительно и смущенно одновременно.
– Вот так и бывает, – шепнул я, привлекая ее к себе.
А потом мы умолкли – очень надолго, потому что слова наконец-то стали не нужны.
Слова не понадобились и позже. Мы и так знали, что хотим сказать друг другу. Лучше молчать, чем бессвязно бормотать нежную бестолковую чушь о любви, рассуждать о страсти, которая всегда длится только одно мгновение, а все остальное время заполнено предчувствиями этого невероятного события или воспоминаниями о нем – и в сущности, нам очень повезло, что у нас почти не осталось времени на воспоминания.
– Это мгновение было очень большим, но оно так и не стало вечностью. Так всегда бывает?
Афина первой нарушила молчание, и мне пришлось сделать невероятное усилие, чтобы стряхнуть дивное оцепенение и снова стать существом, способным поддерживать беседу.
– Всегда. Мы слишком одинокие существа, чтобы получить в свое распоряжение одну вечность на двоих. Так уж по-дурацки все устроено!
– Это очень больно, – шепнула она. – Впрочем, я всегда подозревала, что за страсть придется дорого платить, и цена не кажется мне непомерной… Но скажи, а другие – они тоже платят так дорого?
– Иногда еще дороже, – печально улыбнулся я. – Годами скуки, раздражения, тупой боли в груди и жалкими попытками вернуть прошлое… Иногда они привыкают и даже умудряются считать себя счастливыми. Это гораздо страшнее, поверь мне на слово!
– Ты говоришь о том, как живут смертные, да? Что ж, хорошо, что нас миновала их участь.
– Иначе и быть не могло, – вздохнул я, обнимая ее за плечи.
Это последнее нежное прикосновение – все, что у нас осталось, но и оно не могло длиться вечно, поскольку законы мира, где мы все еще обитали, гласят, что одно событие непременно должно смениться другим.
– Нам пора возвращаться, – наконец сказала Афина. – Зачем тянуть? Еще немного, и я узнаю, что чувствуют смертные, когда из их глаз текут слезы, а мне это совсем не интересно. Только не говори Одину, что я проиграла наш с ним спор, ладно?
Я изумленно поднял брови – за кого она меня принимает, хотел бы я знать?!
– Я знаю, что ты не скажешь. Но этого недостаточно. Надо сделать так, чтобы он не догадался. Он ведь довольно проницателен. Мы сможем держать себя так, словно ничего не было?
– Все было так замечательно, что я не слишком-то верю, что это действительно произошло со мной, – улыбнулся я. – Поэтому мне будет очень легко вести себя так, словно ничего не случилось.
– Думаю, мне тоже, – кивнула она. – Пошли отсюда, ладно?
– Обернись, и ты увидишь огни костров, – сказал я, неохотно снимая руку с ее плеча – навсегда. – Мы уже вернулись, и я сам не знаю, как это у нас получилось.
– Какая разница, как? Главное, мы уже там, где нам следует быть.
Афина резко развернулась и пошла туда, где сияли золотистые огоньки. Я смотрел ей вслед и равнодушно думал, что мой личный апокалипсис можно считать состоявшимся. Какая, к черту, разница, что будет дальше?
– Где вы пропадали? – ворчливо спросил Один, когда я уселся неподалеку от него, вытянул ноги и полез в карман за сигаретами – впервые за черт знает сколько времени мне ужасно хотелось закурить.
– Помнишь Одиссея? – откликнулся я.
Один равнодушно помотал головой.
– Да помнишь ты его: приятель Афины, которого вы посылали к Локи.
– А, Улисс… Что, у него тоже несколько имен?
– Насколько я знаю, всего два. Парень очень хотел дезертировать. Он решил, что сейчас самое время оказаться в каком-нибудь ином мире, а Паллада приняла его каприз близко к сердцу. Она неделями ныла, просила меня ему помочь. Ну вот, я и попробовал.
– Дался вам этот Улисс! – хмыкнул Один. – Столько времени потеряли понапрасну…
Он немного помолчал и наконец заинтересованно спросил:
– И что, у тебя получилось? Ты отправил его в какой-то другой мир? Такое возможно?
– Может быть. По крайней мере, отсюда он исчез, это точно. А вот где он оказался… Честно говоря, я сам понятия не имею.
– Ну и пес с ним. Поговорим о другом. Я ждал тебя. Я должен тебе кое-что показать. Пока вы с Палладой маялись дурью, я решил напоследок раскинуть руны. Теперь гляди.
Он достал из-под плаща маленький кисет из черной кожи и высыпал оттуда груду абрикосовых косточек. У меня челюсть легла на грудь. Я-то думал, что руны Одина должны быть вырезаны на черепах мертвых берсерков или на худой конец на коре Иггдрасиля… В общем, не знаю на чем, но уж никак не на абрикосовых косточках!
– Видишь? – требовательно спросил он. – Они гладкие, как в тот день, когда их извлекли из плодов.
– Вижу, – растерянно согласился я. – И что здесь удивительного?
– Иногда ты кажешься мне сущим дурнем! – сердито сказал Один. – Я сам вырезал на них знаки – на всех, кроме одной. Руна Вейрд, символ Великой Пустоты должна оставаться чистой… Теперь мои знаки исчезли. Ты понимаешь, что это означает? Все мои руны стали одной-единственной руной Вейрд.
– И что означает твоя руна Вейрд? Пустоту? Небытие?
– Не все так просто. Вейрд – это знак непознаваемого. Прочие руны рассказывают нам о жизни и смерти, и лишь руна Вейрд говорит о том, что остается по другую сторону. Она требует полного доверия к непостижимому и обещает немедленную встречу с судьбой. Это добрый знак, Макс! Лучшее, на что мы могли рассчитывать. Вернее, то, на что мы рассчитывать никак не могли.
– Если ты говоришь, значит, так оно и есть, – кивнул я, поднимаясь с земли.
– Куда это ты опять собрался? – поинтересовался Один.
– Я больше не могу сидеть на месте. Не могу ждать. Что-то тянет меня вперед. Наверное, твое хваленое «непознаваемое» шалит.
– Как скажешь. Это твоя битва, тебе и решать.
На рассвете я огляделся и с изумлением понял, что еду по окраине Берлина, по той самой улице, где плутал ранним утром пятого мая. Я вернулся туда, где все началось – по крайней мере, для меня. В этом была какая-то непостижимая логика, пугающая и озадачивающая, как когда-то в детстве меня испугал и озадачил нехитрый фокус с лентой Мёбиуса.
«Вот оно, место Последней битвы! – ошеломленно думал я. – Что ж, оно ничем не хуже и не лучше других! По крайней мере, Берлин не упоминается ни в одном из известных мне предсказаний, и это уже неплохо».
– Знаешь, где мы? – спросил я Анатоля. – Это Карлсхорст – восточная окраина Берлина. Вернее, юго- восточная… Ты здесь никогда не был?
Он равнодушно помотал головой, огляделся по сторонам и вдруг оживился.
– Надо сказать какую-нибудь воодушевляющую речь Герингу и его коллегам. Насколько я понимаю, у них есть дурная привычка проигрывать битву за Берлин. Раньше это было их личное дело, но предстоящую битву за Берлин им придется выиграть непременно.
– Мне нравится твое настроение. Где ты им разжился?
– Там, где нас нет, – улыбнулся он. – Где же еще?
– Макс, – позвала меня Афина, – ты тут?
