выходят два индейца, они быстро и часто машут руками.
Процессия входит во двор, и там мулов освобождают от носилок.
Мама! Мама!
— Смотри, мама, мы пришли. Папа сейчас будет здесь. Сава говорит, что ему сказали про нас.
Анна Сутер открывает глаза. Она смотрит в это невыносимо, невыносимо большое, необъятное пустое небо, на незнакомый пейзаж, на буйную растительность вокруг и на этот большой дом, которого не видела никогда.
Из дома выходит мужчина, он стар.
Анна Сутер приподнимается на носилках. Она вскрикивает:
— Иоганн!
И тут же из ее груди вырывается хрип.
Хрупкий мозг бедной женщины словно рыхлый, дряблый комок. Яркие вспышки и тени. В голове шум, как от огромных волн. Она слышит, как вокруг кричат, и ее память будто озаряет молнией. Ей вспоминается разом так много всего, и тут вдруг внутри отчетливо звучит добрый голос Жана Марше, кузнеца, надававшего ей поручений для своего хозяина. И она покорно повторяет за ним, едва шевеля губами, так что старик Сутер, торопливо склонившийся к изголовью жены, улавливает только ее шепот:
— Хозяин…
ГЛАВА XII
Отец Габриэль, покровитель индейцев, несколько дней погостил в Эрмитаже. Сегодня на рассвете он отбывает, ибо его миссия — быть с дикарями. Это грубый и властный человек, и его слово — закон для племен; он живет среди сиу, команчей, осаджей, черноногих, змеев, и все они слушают его как оракула. Он путешествует только пешком. Иоганн Август Сутер провожает его до Круглого Камня, что на тропинке, ведущей из Сьерры.
— Капитан, — крепко пожимая руку Иоганну Августу Сутеру, говорит на прощание отец Габриэль, — капитан, целая глыба мировой истории обрушилась на плечи твои, но ты продолжаешь стоять посреди развалин мощи своей. Подними голову, оглянись вокруг. Посмотри, тысячи людей прибывают сюда изо дня в день, чтобы заложить здесь основу счастья своего. По всей округе кипит новая жизнь. Дай всем добрый пример. Выше голову, старый пионер, эта страна — истинная твоя родина. Начни сызнова.
Сутер хотя и вернулся к труду, но не для себя, а ради детей. Он строит для сына Виктора ферму в Бургдорфе, а для второго сына Артура — в Гренцахе. Мина, дочь, станет владелицей Эрмитажа. А Эмиля, самого старшего, он отправил на восток изучать право.
Отец Габриэль поддерживает его возвращение к делам, помогая рабочей силой; присылает группы индейцев и канаков, которых его проповедь способна вырвать из лап винокуров и увести с приисков.
Теперь для дикарей и островитян в Эрмитаже сухой закон.
Нанимают и работников желтой расы, которых становится все больше.
И процветание возвращается; но не слишком надолго.
Иоганн Август Сутер не может забыть удар, что сразил его. Он во власти необъяснимого ужаса. Он все больше отдаляется от фермерских трудов, и новое начинание уже не поглощает всех его сил, как бывало прежде. Все это его не слишком увлекает, и детям вполне достаточно следовать его указаниям, чтобы добиться успеха. Он погружается в чтение Апокалипсиса. Задает себе кучу вопросов, на которые не может найти ответа. Он верит, что вся его жизнь была инструментом в руках Всемогущего. Он пытается угадать, в чем Его промысел, какова цель? И ему страшно.
Он, преимущественно человек действия, он, никогда не сомневавшийся, теперь полон сомнений. Он становится замкнутым, угрюмым, подозрительным, скупым. Его терзают угрызения. Открытие золота заставило его поседеть, побелели и волосы, и борода; теперь же глодающая душу тайная тревога сломила его, унизив гордость предводителя. Он ходит в длинной шерстяной рясе, на голове — маленький колпак из кроличьей шкурки. Говорит с запинкой. Взгляд блуждающий. Ночью он не может заснуть.
Золото.
Золото его разорило.
Он не понимает.
Золото, все, какое было добыто за эти четыре года, и все, какое еще добудут, принадлежит ему. Его украли. Он пытается прикинуть в уме всю сумму, подсчитать точную цифру. Сто миллионов долларов, миллиард? Боже мой, при мысли, что с этого ему не досталось ни гроша, у него кружится голова. Это несправедливость. К кому обращаться, Господи? А все эти люди, они пришли и разрушили мою жизнь, почему? Они сожгли мои мельницы, разграбили и опустошили мои плантации, угнали и поубивали стада, разрушили мой громадный труд, разве это справедливо? А теперь, вволю поубивав друг друга, основывают семьи, семьи, деревни, города и устраиваются на моих землях, под защитой Закона. Если таков порядок вещей, Господи, почему же мне не дано воспользоваться им для себя и за что мне столь всеобъемлющее горе? Все города, все эти города принадлежат прежде всего мне, и деревни тоже, и семьи, и люди, вместе с их трудом, скотом и их счастьем. Боже мой, что мне делать? Все, что было в руках моих, вдребезги разбилось, добро, состояние, честное имя, Новая Швейцария и несчастная Анна. Возможно ли это и почему так?
Сутер осматривается в поисках помощи, совета, поддержки; но все вокруг окутано таким туманом, что даже собственные беды подчас кажутся ему призрачными. Тогда, в странные минуты возвращения к самому себе, он со стыдом вспоминает о своем детстве, о вере, о матери и об отце, о той среде, где превыше всего честь и труд, и особенно о дедушке, честнейшем человеке, настоящем приверженце правды и порядка.
Его преследуют миражи.
Он все чаще вспоминает о своей далекой маленькой родине; ему представляется этот безмятежный уголок старой Европы, где все спокойно, размеренно, все на своем месте. Все в образцовом порядке — мосты, каналы, дороги. Дома на тех же местах, что были всегда. Жизнь обывателей протекает вне истории; там работают и тем счастливы. Снова, как на открытке, он видит Рюненберг. Вспоминает тот фонтан, в который плюнул, когда уходил. Он хотел бы вернуться туда и умереть.
Однажды он пишет такое письмо:
«Мой дорогой господин Бирманн, От моих детей вы узнали о великом горе, постигшем меня, когда моя бедная Анна приехала умереть у моих дверей. Так было угодно Божественному Провидению. Но отдаете ли вы себе отчет во всей глубине моих несчастий? Не хочу в который раз вдаваться в историю этой катастрофы, которая в общей сложности и есть история всей моей жизни, достаточно я твердил ее себе все последние четыре года и смею вас уверить, что ничего не понимаю и не вижу ни межи вокруг, оглядываясь в поисках жизненных опор. Я не умею жаловаться, и все-таки бедняк, пишущий вам, разбит, загнан, измучен, как старый мерин. Тем не менее должен вам сказать, я не заслуживаю того, что со
