мной случилось, и мне пришлось заплатить годами бедствий за несколько ошибок молодости. Да будет вам известно, что я жил в этой стране с княжеским блеском, или, точнее, как говорят у нас в народе, «как Бог живет во Франции». Открытие золота меня разорило. Я не понимаю. Неисповедимы пути Господни. На свет Божий это золото впервые извлек мистер Маршалл, мой плотник, работавший на строительстве моей лесопилки в Коломе. После его удара киркой все покинули меня — мои служащие, рабочие, приказчики, вплоть до моих храбрых солдат и доверенных лиц, которым я, между прочим, платил весьма хорошо. Но им захотелось большего, и они обокрали меня, разграбили все и кинулись на золотодобычу. Золото проклято, и все, кто приезжает сюда и собирает его, тоже прокляты, ибо большинство из них погибает, и я спрашиваю себя — как? В эти последние годы жизнь здесь превратилась в ад. Резали, грабили, убивали. Все кругом предавались разбою. Много таких, что сошли с ума или покончили с собой. Все из — за золота, а это золото превратилось в водку, и я задаюсь вопросом, что станется потом и далее. Сейчас мне кажется, что у меня тут весь мир копошится. Люди приезжают из всех стран, они строят на моих землях города, деревни, фермы и разделяют между собой мои плантации. Они возвели проклятый город, Сан- Франциско, в тех самых местах, что я выбрал для высадки моих бедных канаков, которые тоже покинули меня, побежали за золотом и потом спились, и уже давно все подохли бы как собаки, если бы добрый падре Габриэль не приходил к ним, вырывая из когтей Шенона, короля винокуров, чтобы привести ко мне, часто рискуя жизнью, и я принимаю их, они работают теперь в Эрмитаже с моими добрыми индейцами и на обеих новых фермах, которые я отдал мальчикам, о чем они, и Виктор и Артур, сами еще напишут вам.
Калифорния сейчас стала частью Американского союза, и страна полностью изменяется. Из Вашингтона присылают надежных солдат, но порядок еще далеко не установился. Каждый день пришвартовываются все новые прибывающие, а золотые горы не иссякают. Как я уже сказал вам, прежние почти все погибли, и хотелось бы узнать как. Зверь Апокалипсиса блуждает ныне в этих краях, и все полны тревоги. Мормоны уже уехали, нагрузив повозки золотом, а я не захотел последовать за ними. Говорят, они построили город на берегах Соленого озера, где сейчас живут в разврате и пьянстве, ибо насадили там виноградники, чему научились в моих владениях, где многие из них трудились до открытия золота и были тогда основательными, надежными работниками, да-да, а сейчас кажутся проклятыми, как и все. Вправду ли на мне лежит вина за все это? Когда я думаю о своих невзгодах, мне временами кажется, что это так. По этим землям шатаются толпы комедиантов и множество женщин, приехавших продолжить род и потом уезжающих обратно, — итальянок, чилиек, француженок. Первые собственники земли заняты тяжбами с адвокатами из Нью — Йорка, которые вручают документы на частную собственность новым прибывшим. В этом процессе участвуют все; а я — я не желаю следовать ничьему примеру, и что я должен делать? Вот почему я пишу вам.
Таково положение.
Я разорен.
По американскому закону половина добытого золота по полному праву принадлежит мне, а его там на сотни и сотни миллионов долларов. С другой стороны, открытие золота в моих землях нанесло мне невосполнимый ущерб, мое имение захвачено силой, разграблено, и, стало быть, я имею право на возмещение. Третий пункт — я являюсь единственным собственником территории, на которой выстроен Сан-Франциско (за исключением тоненькой прибрежной полоски у самого моря, принадлежавшей миссии францисканцев), и других территорий, на которых выросли и другие города и деревни. Я имею документы о собственности на эти земли, врученные мне во времена мексиканцев губернаторами Альварадо и Микельтореной как вознаграждение за верную службу и возмещение ущерба от войн с индейцами на северной границе. В-четвертых, множество новых колонистов обустроились на моих плантациях и похваляются новехонькими актами о собственности, хотя ведь это я сделал весь край плодоносным и заплатил большие деньги за аренду земель русским, уезжавшим отсюда. И наконец, мосты, каналы, пруды, шлюзы, проезжие и проселочные дороги, свайный мол на заливе, понтоны, мельницы, которые я построил на свои средства, сейчас служат общественным нуждам, так что правительству штата надо со мной расплатиться. И потом, есть еще золото, которое добудут в ближайшую четверть века и на которое я имею право.
Что я должен делать?
У меня мутится в глазах, едва я подумаю, о какой сумме тут может идти речь.
Если я приступлю к делу, мне придется вести не один, а тысячу процессов одновременно и бросить вызов десяткам тысяч частных лиц, сотням общин, правительству штата Калифорния и правительству в Вашингтоне. Если я приступлю к делу, то истрачу не одно, но десять, сто состояний; правда, предъявляемый мною иск того стоит, ведь еще до открытия золота я уже был на пути к тому, чтобы стать самым богатым в мире. Если я приступлю к делу, то уже не в новой стране, которую приехал покорять, когда вышел на берег в первый раз и стоял одиноким среди песков тихоокеанского побережья, ведь теперь против меня будет весь мир, и мне предстоит бороться долгие и долгие годы, а я начинаю стареть, на ухо я уже туговат, и силы могут оставить меня, и вот что заставило меня послать моего старшего сына, Эмиля, поучиться в университет, ибо это ведь ему придется взвалить на себя все громадное дело с золотом, а вдали от дома он научится получше уклоняться от всех козней и подвохов закона и его прислужников, коих, признаюсь вам, его бедолага отец крепко побаивается.
Ради чести моей я не могу вот так потерять все, не обмолвившись ни словом, это несправедливость!
Также я часто задаю себе вопрос, а имею ли я право вмешиваться, и что, если слишком много людских интересов, ускользнувших от моего понимания, поставлено на карту или Всевышний, царствующий на Небесах, имеет некие особые умыслы касательно всех людей, коих наслал в этот край? И тогда сам я чувствую себя обреченным под Его дланью.
Что я должен делать? Золото приносит несчастье; если я коснусь его, если стану домогаться его, если буду отстаивать то, что по праву принадлежит мне, — не стану ли я проклят, в свой черед, по примеру стольких других, кто прошел у меня перед глазами и о ком я уже вам говорил?
Скажите мне, что я должен делать? Я готов ко всему. Исчезнуть. Отступиться. Еще могу снова взяться за работу и основательно помочь советами Виктору и Артуру, которые крутятся весьма оборотисто. Я могу выжать все возможное из моих ферм и плантаций, все заново засеять, изнурить трудом моих индейцев и канаков, пуститься в новые махинации, словом, собрать необходимые средства для Процесса и тогда уж идти напролом, пока силы не иссякнут. Но так ли это необходимо? Я тоскую по родным краям. Я думаю о нашем прекрасном маленьком Базельском кантоне и хотел бы туда вернуться. Боже, как вы счастливы, мой добрый господин Бирманн, что можете оставаться в родных местах. Я могу продать обе фермы и Эрмитаж, покончить со всем, вернуться и устроить детей в Швейцарии. Должен ли я поступить так, или это означает бежать с поля боя, и есть ли у меня право оставить эту страну, в которую я вдохнул жизнь и которая, я предчувствую это, взамен унесет мою? Скажите мне, что я должен делать, мой дорогой господин Бирманн, я в точности исполню ваши советы и слепо повинуюсь вам во всем.
Я обращаюсь к вам потому, что мне говорил о вас падре Габриэль, когда приходил на ферму свершить обряд погребения моей бедной Анны. Он сказал, что знавал вас, когда был ребенком. Полагаю, он уроженец вашей деревни; вспоминая всякие слухи, думаю, его зовут Мерц, хотя и не совсем в этом уверен, ибо он столь же скрытен, как и индейцы, которым он посвятил тело и душу, и никогда не рассказывает о себе, за исключением как раз того самого
