фамилии-отчества, а углядев, что все они братья, удивился, рассмеявшись довольно дружелюбно. Потом Глеб услышал, как, приблизившись к дежурному впритык, Петька что-то такое говорил ему тихим, не слышимым сюда, гулом, на что капитан удивленно воскликнул:
– Слыхал!… – Потом прибавил: – Да ну?
Заскрипел пол, капитан приблизился к обезьяннику, задумчиво вгляделся в мальчишечьи бледные лица, безошибочно выбрал Глеба, кивнул ему.
– Ты Горев?
– Я, – встал он.
Капитан помолчал, потаптываясь. Потом неохотно, почти извиняясь, объявил:
– Придется потерпеть до утра. Нет дежурного следователя. А раз ты оказался в этой компании, велено разобраться с каждым. Что я начальству скажу, если ты уйдешь?
И без передыху спросил:
– А где твой брат?
Глебка сильно смутился. Ему и в голову не приходило, что вот так в лоб его будут про Борика спрашивать. Ответил четко:
– В отъезде.
– Ну, до утра, до утра! – сказал капитан, разворачиваясь к погодкам. – И вы поезжайте. Телефоны написали? Мобильники, или так…
И это был последний за вечер отрезок времени. Блок.
Ночь прошла без сна. Мальчишки разлеглись на лавках и заняли почти все пространство, а Глебка, когда понял, что он тут старше других, кроме, может быть, Власа, как и он, лишь сдвинулся в угол, давая меньшим пространство для отдыха.
Сны все же посещали его. Короткие и сумбурные, которых хватало, пока голова опускалась, выключаясь, а тело, прижатое к холодным прутьям, не валилось набок, и он просыпался. Конечно, он видел Бориса, но очень странного – он не мог его таким никогда знать. Боря был маленький, лет, наверное, трех, стоял перед их домом, сзади бревенчатая стена, почерневшая от многих тысяч дождей. Бориска маленький, но вполне узнаваемый. Потом было крохотное тельце птички, птенца малиновки, убитого на берегу теми мотоциклистами, – даже не ими, а грохотом их машин. Еще ему показалось лицо той блондинки в мотоциклетном шлеме – одни глаза, а не лицо. Глаза смотрели не зло, и хотя ее рот был прикрыт выступающей вперед частью шлема, было ясно, что она говорит. Но – что?
5
И сон оказался в руку. Окончательно проснулись они часов в семь, просили у капитана покурить – но этого в «обезьяннике» не полагалось. В восемь произошла пересменка, капитан ушел, ни с кем, ясное дело, не попрощавшись, – кто они для него? – и забыл, конечно, передать сменщику, тоже капитану, хоть какие- нибудь слова про Глебку. Так ему показалось.
В девять где-то за кулисами дежурки появился следователь. Даже не взглянув на сидящих в «обезьяннике», он через дежурного, на основании коротеньких объяснений, взятых от нарушителей накануне, стал всех по очереди вызывать. А Глебку с его самым простым делом не трогал.
Команда Власа мгновенно раскололась – трое малахольных крикунов вернулись с бегающими глазками, перебирали всякую муть. Только Воронок взорвался, вернувшись. Из двух-трех его реплик стало ясно, что ищут предводителя, чтобы завести на него дело, и что эти трое слабаков хотя и не назвали Власа впрямую, но о том нетрудно догадаться, если следователь не выберет его, Воронка.
– Ищет совершеннолетнего, – подвел он итог. – Чтобы навесить всерьез. Но ведь все мы еще – ни- ни!
– Может, ты, пацан? – спросил вдруг Глебку Влас. Глеб искренне удивился:
– А я-то при чем?
– Ну, мы на тебя покажем, а дальше долго расхлебывать будешь.
Влас усмехался. Шутка ничего себе. Не слабенькая. Глебка помотал головой, отмахиваясь, есть же свидетели, в конце концов, три взрослых брата Горевых, и они встанут, если надо, мощной стенкой, ведь и заявление их имеется.
Позвали его где-то уже к обеду. Вошел в комнату, попробовал подвинуть стул, но оборвал ногти: он был привинчен.
И сразу бросилось в голову: где-то он видел этого следователя. Где? Когда?
Был это не очень уж и молодой парень, точнее-то, конечно, мужик, в штатской, с галстуком, одежде, худощавый, лицо вытянутое, очки в оправе под золото. Пиджачок серовато-голубой, по-летнему тонкий.
Поздоровался, представился, и Глебка сразу все понял: это был тот парнишка, у речки, которого Борик когда-то толкнул с обрыва, куражась, просто так, а оказалось, у него в автокатастрофе погибли родители, и он плакал там один.
Бог ты мой, но ведь Глебка был тогда совсем малым! По всем правилам жизни он должен был забыть ту стародавнюю сцену, и начисто забыл вот до этого самого мгновения.
Он глядел на следователя вытаращенными глазами, и хотя встретил в ответ взгляд уравновешенный, даже чуточку усмешливый, понял, что и тот знает, кто он такой.
Допрос был сух, состоял из вопросов и ответов, совершенно не сложных: фамилия-имя-отчество, где зарегистрирован, проживает, работает или учится, как оказался на месте происшествия и как связан с остальными.
Следователь на Глебку не смотрел, писал, заполнял какой-то бланк, спрашивал спокойно, даже доброжелательно. Но что-то дрожало в нем, этом почти щеголе, какая-то спрятанная нотка! Может, обиды – старой и неотмщенной. Может, превосходства – вот он сидит и допрашивает. Да и вообще, он – следователь, а кто ты перед ним? И где твой отчаянный когда-то братец?
Деликатно скрипнула дверь, кто-то вошел за спиной у Глебки, и следователь встал – именно встал, а не вскочил, и вежливо произнес:
– Добрый день, Ольга Константиновна!
Глебка полуобернулся, тоже вставая, раз в комнату вошла женщина, и чуть не взорвался от полной и совершенной неожиданности.
Это была она. Мотоциклистка. Светлые, средней длины волосы, огромные голубые глаза, полные, припухлые губы и ямочки на щеках – издеваясь, можно было бы заметить, что почти полный пупсик, но это совсем не так.
Она была красива. Да просто прекрасна. Только оказалась старше. Не девушка никакая, а взрослая женщина. И одета как будто на вечеринку: вишневые туфли, вишневое же платье с тонкой ниточкой жемчуга. Что она тут делает?
А мотоциклистка медленно, вежливо поздоровавшись, обошла Глебку, который рухнул на привинченный стул, и внимательно вгляделась в него. Немножко поморщилась и улыбнулась:
– Припоминаю. Защитник земель и трав. Мальчик с оружейным маслом. Зачем оно вам?
Как кролик перед удавом, он кое-как проговорил:
– У нас в городе есть тир!
– О-о! – удивилась она. – Хаджановский, возле санатория? Только ведь он масла не получил.
Глебка даже не сразу понял, что она сказала. Будто раздела его. И смотрела на раздетого, любуясь своей работой.
– В общем, Андрей Николаевич, все тут несовершеннолетние, кроме, – она заглянула ему через плечо, – Горева Глеба Матвеевича. – Потом посмотрела Глебке в глаза и сказала совершенно невероятное: – И он бы мог. Но он ни во что не замешан. По крайней мере, во вчерашнее. Ведь так?
Это она не следака спросила, а Глебку, и он, опять как завороженный кролик, просто кивнул. Она тряхнула головой, сказала уже следователю:
– Оформляйте освобождение.
