улыбнулся. Когда Глебка допил чай, заметил вскользь:
– Правильно, что зашел. Все будет хорошо. Маленько потерпи.
Зачем он сюда пришел, Глебка бы не объяснил. Ведь все аргументы были известны. И Хаджанов ничего не добавил нового. Может, хотел убедиться, что ему вчерашнее не примлилось?
К вечеру отправился на речку. Было, наверное, часов семь, вовсю еще полыхало солнце. Он задумался, погрузился в невидимое ему существование Борика там, в плену, да и потом, когда он был рядом – руку протяни, и все-таки совсем не здесь, в тайных событиях, неведомых ни младшему брату, ни, тем более, матери – взрослая, таинственная, опасная жизнь…
Вдруг рядом, будто огромный шипящий примус – не пронесся, а пролетел нездешний мотоцикл.
Глебка пришел в себя, вгляделся – неужели! Это же машина Ольги Константиновны! Обернулся назад – следом никакой стаи сопровождения, что же, она одна? Он прибавил шагу, даже побежал. Когда выскочил на прибрежную луговину, было тихо, чисто, ясно, и в воздухе никаких признаков мотоциклетного выхлопа. Направо, налево поглядел – пусто. Уж не показалось ли?
И тут услышал совсем тоненький звук. Сначала принял его за птичий распев, потом понял – тонкий плач. Догадался, подбежал к берегу, куда сходила забытая дорога, и увидел, что в неглубокой их речушке лежит на боку полуутопленный шикарный мотоцикл, а на его модном блестящем багажнике, неудобно пристроившись, скинув шлем, а ноги опустив в воду, сидит красавица следовательница и плачет.
Глебка, не снимая кроссовок, кинулся к ней, дотронулся до плеча, воскликнул:
– Да вы не плачьте! Ерунда! Сейчас вытащим!
Ольга взглянула на него как на пришельца, даже отдёрнулась – но это был лишь миг. Пораженно проговорила:
– Опять ты, мальчик?
Слезла со своего облучка. Они с трудом подняли мотоцикл и с надрывом – тяжеленная все-таки тачка – поперли его в крутой подъем.
Наконец-то проснулось в Глебке всё – вся его уже недетская энергия, новая, совсем мужицкая сила. Он пер эту тяжелую чушку вперед и вверх, сильно напрягаясь ногами, пихая плечом, а Ольга скорее только держала руль, правила им. И вот – они выбрались на противоположный берег.
С мотоцикла текло, и с красавицы тоже – она походила теперь на не очень молодую курицу. Он поглядел на свою мечту, представил со стороны и самого себя, и вдруг радостно, освобожденно расхохотался. И Ольга Константиновна засмеялась. Ольга.
«Вот дурочка, – подумал о ней Глебка вполне снисходительно, – и чего реветь-то было! Встань да дойди до деревни, ведь начальница милицейская!»
Тут же сообразил: «А может, не из-за мотоцикла плакала, и он – только повод?»
И все-таки они хохотали. Она спросила, успокаиваясь:
– Ну, и что теперь дальше? Я-то сухая, мои кожаные штаны влагу не пропускают, есть специальная подкладка. Только ноги. А ты совершенно мокрехонек.
– Тоже ноги! – воскликнул Глеб. – Остальное – ерунда. Лето ведь! Они сняли обувь – он легкие свои кроссовки, она тяжелые мотоциклетные бутсы, выжали носки. Ольга его оглушила:
– Хочешь прокатиться? Ведь это моя прощальная прогулка.
– Почему? – удивился Глебка.
– Да потому, что прощаюсь я со своим Росинантом. Возвращаю его в стойло хозяина. Ты знаешь, кто такой Росинант?
Нет, не мало начитал Глебка за свои школьные годы, а этого почему-то не знал.
– Конь Дон-Кихота! А кто такой Дон-Кихот?
Глебка подергал плечами, мол, слыхал, да что-то в данный момент призабыл. Ольга не удивилась, выразилась странно:
– Может быть, это ты! Понимаешь? Глебка не понимал.
– Ну, со временем, – туманно прибавила, улыбаясь. – Так прокатимся? А то вдруг я опять куда- нибудь залечу! В речку или прямо в трясину!
– Здесь трясины нет, – сказал Глеб, опять не очень понимая, – луга да поля!
– Вот и хорошо.
Она подошла к мотоциклу, что-то там нажала, будто была совершенно в нем уверена, и он, действительно, чихнув, выплюнув немного брызг из выхлопной трубы, зарокотал, зашипел, заработал, как будто самолет, готовый к взлету.
– Садись, – велела Ольга, надевая каску, и они тронулись. Сначала как-то неуверенно, нескоро, будто пробуя свои силы, потом приемисто рванув.
Они летели едва видимой в траве тропой, пунктиром, по которому Глебка когда-то вместе с Бориком шли, засучив штаны, – по луговине, усыпанной добрыми цветами, от одной березовой куртины к другой.
Воздух забивал легкие своими пряными ароматами. Он был вообще-то недвижим, но мчались они, воссевшие на многосильного зверя, и это они разрывали пространство и тишину, они набивали свои легкие ветром и запахами цветущей, все терпящей и всех прощающей земли.
Сумерки облегали землю, а в пока еще светлом небе появилась первая звезда.
Наверное, ее-то и зовут Полярной, со стыдом подумал Глебка, опять, как с Дон-Кихотом, боясь осрамиться.
Но почему так радостно мчаться за спиной у этой женщины по ласковым полям, между березовыми рощицами, играя в странную и счастливую перебежку от одного леска к другому. Что он, разве не бывал здесь прежде, не хаживал тут с малых лет, сперва за спиной у брата, а потом…
Его словно шибануло: за спиной! Тогда у Борика, теперь у нее. Как хорошо за спиной, за спинами, но когда-то и ему надо стать чьей-то спиной… Или как?
Этот волшебный бреющий полет над чудными вечерними полями занял, может быть, минут сорок, или вовсе даже полчаса, а Глебке показалось – целую вечность. Они ехали уже в полутьме, и водительница включила фару, похожую на яркий глаз нездешнего циклопа, – она светила не только далеко, но еще и широко. И в этом освещенном пространстве навстречу им неслись прозрачные мотыльки, бабочки, сияющие жучки, невесомая, из одной мелькающей тени состоящая мошкара. Пронзенная яростным лучом света, вся эта крохотная живность влетала в него, ударялась в фару, в каску мотоциклистки и даже тюкала в лоб Глебку, если он высовывался слишком вбок от впереди сидящей Ольги Константиновны.
Когда они, совершив круг по полям, вновь подъехали к речке, к опасному, как выяснилось, броду, Ольга притормозила своего Росинанта, попробовала его мощь на холостом ходу – и он взревел и раз, и два, будто подтверждая, что теперь-то он не подведет, не боится, что дело только за ней.
Она крикнула себе: «Ну!». И кинула мотоцикл в речку по крутому съезду. Железный конь взвыл, разметал в обе стороны воду, будто какой-нибудь скоростной катер, надрываясь лишь слегка, и вынес их на другой, более пологий берег.
Ольга крикнула: «Ура!». И выключила двигатель.
Тишина на них упала, будто молчаливый ворон. Зазвенело в ушах.
Глебка спрыгнул с мотоцикла, и Ольга сказала ему:
– Давай здесь простимся. В городе, на улице, не очень поговоришь. Он кивнул – а что оставалось? Попроситься, как малышу: «Тетенька, довези»?
Ольга продолжала:
– Так что прощай, мальчик. Утром уезжаю, навсегда. Я родом из Петербурга, у меня там родители. Возвращаюсь домой. Меняю профессию. Здесь ловила, там буду защищать, стану адвокатом. Кто-то должен же заступаться за таких, как ты. Ну, или как те воробьи в нашей милицейской клетке. – И она как-то горько прибавила: – Неприкаянные. Бедные дети бедных родителей.
– Слётки, – неожиданно для себя сказал Глебка.
– Кто? – не поняла она.
– Ну, знаете, птенцы слетают из гнезда, а силенок пока нет. Вот их и гробит кто попало…
– Слётки, – задумчиво повторила она и кивнула. – Верное слово.
– Их всё наш Борис охранял, этих слёток, – прибавил Глеб.
– А! Твой брат. Ну, привет ему. Сильная личность. Как он там во Франции-то? Звонит? Пишет?
Опять Глебку будто кто в поддых шарахнул. В который раз за какие-нибудь два последних дня.
