лейтенанту Соколову и Бахареву.
На оперативке майор кратко охарактеризовал дело и подвинул к лейтенантам папку, в котором находился отчет об осмотре места происшествия. Многого узнать не удалось, хотя тело обнаружили уже в пять утра. Это сделал дворник Микин, вышедший на расчистку своего участка. Он то и вызвал оперативную группу.
Эксперты, обследовавшие место преступления, установили по отпечаткам следов, что ночью там побывало по крайней мере пять человек, из них одна женщина (узкий фигурный след женских сапожек нельзя было спутать ни с чем). Четкие отпечатки известного трилистника определяли еще одного участника. Известен был и след финской «Нокии», но она оказалась на ногах убитого. Остальные два следа не идентифицировались с более-менее известными видами обуви, кроме того их изрядно затоптал Микин своими валенками. Недалеко от убитого валялась брошенная женская почти новая дубленка. Это все, что было известно в данный момент о самом преступлении.
— Ну, Саша, — обратился Колбин к Соколову, — что намерен делать в первую очередь?
— Я вижу два варианта, товарищ майор, — ответил тот. — первый — это друзья Полынцева, возможно они были с ним в ту ночь. Второй — дубленка.
— Верно, — согласился Колбин. — Вот ты и займись, нет, не дубленкой, а друзьями погибшего. А с дубленкой у нас будет работать Леня.
— Да что я буду с ней делать, товарищ майор, — заныл Бахарев, — в бюро находок понесу что ли?
— В бюро не надо. А лучше дай объявление в газету: нашлась такая-то дубленка, обращаться по такому адресу и так далее…
— Да вы знаете сколько сейчас объявление в газету стоит? — недовольно возразил Бахарев.
— Знаю, знаю, но если хозяйка найдется, то обязательно возместит. Можете приступать.
— А если вдруг не найдется… — раздалось уже за дверью от неугомонного Бахарева, еще не подозревавшего, какую гору он взвалил себе на плечи.
Колбин вздохнул — отношения с подчиненными не ладились. Он вспомнил свое прежнее место работы. Там был, как это любили писать в газетах, дружный и сплоченный коллектив. Тогда он чувствовал себя нужным, необходимым. В общем, неотъемлемой частью в работе всего отдела, будь то хоть составление длиннющих отчетов, беготня по адресам или опрос множества людей, имевших хоть малейшее отношение к расследуемому делу.
Так все четко и гладко катилось до повышения, пока его не назначили на должность начальника отдела, вот этого самого отдела. А здесь… Колбин не знал, что именно послужило причиной отчуждения — то ли отдельный кабинет, то ли разница в возрасте. Но вся жизнь подчиненных проходила мимо него, оставаясь в предоставляемых ему сообщениях, отчетах и докладах. Соколов и Бахарев были отличными ребятами, и Колбин даже жалел, что нельзя скинуть десяток-другой лет, чтобы быть наравне с ними.
Он еще раз вздохнул, откинулся поглубже в кресло, пододвинул к себе стопку папок и принялся их листать. Это были повисшие дела, дела, которые уже месяцами не сдвигались с мертвой точки. Отчеты и свидетельства, показания и снова отчеты. Одно и то же. День за днем…
… Соколов потоптался у серого от пыли коврика и решительно позвонил, а затем уставился на желтую обивку двери, затейливо украшенную темными узкими полосками, которые пересекались в строгом геометрическом узоре. На желтом фоне такая композиция, надо сказать, смотрелась.
— Кто? — раздалось за дверью.
— Милиция, — громко ответил Соколов.
Щелкнул замок, дверь отворилась вовнутрь, на пороге показалась невысокая женщина в синем потрепанном халате с когда-то белыми цветами. Лицо ее выражало настороженность, и Соколов, чтобы успокоить хозяйку, неловко улыбнулся.
— Проходите, — женщина повернулась к нему спиной и скрылась в квартире.
Соколов перешагнул порог, наскоро скинул зимний плащ и сапоги и поспешил за женщиной. Пройдя темный коридор, он оказался в просторной комнате, успев отметить, что попал в трехкомнатную квартиру с довольно приличной кухней.
Это была гостиная. Все указывало на то, что комната имела именно такое предназначение. Под ногами у Соколова оказался изумительно мягкий ковер. Посредине комнаты стоял овальный невысокий столик, на котором лежала стопка «Работницы», из под которой торчал одинокий «Крокодил». Стену напротив Соколова занимала уже не новая «Европа-А», и он вдруг отчетливо вспомнил сколько ночей не спал отец, отмечаясь в бесконечных очередях, чтобы такая же стенка появилась и в их квартире. По центру стенки стоял цветной «Славутич». В боковых отделениях виднелись книги, небогатый набор хрусталя и парочка невзрачных сувениров. Широкое окно располагалось справа от Соколова. Слева пристроилось черное пианино с фарфоровой статуэткой стоящего на шаре сине-белого слона, внешний вид которого говорил, что спать на таком сооружении весьма неудобно.
— Садитесь, — женщина протянула руку по направлению к дивану и села в кресло. Соколов не замедлил воспользоваться этим предложением. Диван, однако, оказался мягким, и Соколов даже стал мысленно располагать его в и без того тесной комнате, где сидели они с Бахаревым, да Муромцев из другого отдела. Но, быстро отбросив ненужные измышления, Соколов собрался внутренне и задал вопрос:
— Извините, как вас по имени-отчеству?
— Мария Никифоровна, — ответила она, глядя на него в упор.
— Так вот, Мария Никифоровна, я пришел, чтобы поговорить с вами о вашем сыне.
— Я уже все, слышите, все сказала, — почти крикнула она.
Соколов это знал. Он внимательно прочитал отчет дежурной группы, которая отвозила тело в морг, где оно было опознано Марией Никифоровной Полынцевой. Он вдруг увидел за сухими глазами женщины с трудом сдерживаемые слезы, а в твердом голосе надрыв, чуть не преходящий в рыдание, и приготовился к длительным излияниям…
… Но она выдержала. Она прекрасно понимала, что этот незнакомый лейтенант не поймет всю горечь утраты, когда ее единственного восемнадцатилетнего сына лишил жизни какой-то подонок. В одну ночь счастливая семья была разрушена чьей-то безжалостной рукой. Она не знала откуда у сына на шее появились такие рваные раны и ничего не могла сказать по этому поводу тем людям, которые настойчиво расспрашивали ее и только и делали, что допытывались, кто именно и за что расправился с Эдиком. Их интересовал теперь только убийца, а ее сын, жизнь которого так ужасно прервалась, был им уже безразличен.
Она все эти дни замкнулась в себе, вспоминая как долго они с мужем ждали ребенка, как заботливо растили его. Эдик уже учился на последнем курсе техникума, через полгода готовился пойти в армию. И вот, когда все складывалось так благополучно, жизнь рухнула. Все пережитые годы казались ей теперь ненужной пылью. А ведь ей давно были не по душе эти ночные гулянья. Сколько раз она остерегала его, но Эдик лишь отмахивался. Сердце как чувствовало…
… - И все же, Мария Никифоровна, — прервал затянувшуюся паузу Соколов, — нам придется поговорить о нем. Я хочу знать все об его друзьях. Все, что вы знаете.
— Что друзья, — удрученно сказала она. — разве он мне их представлял. Придут, поздороваются и в его комнату. А кто они, где живут, не знаю.
— Так-таки никого? — переспросил Соколов.
— Постойте, разве что Валерку. Вон из того дома, — она показала на окно. — Он тут часто бывал. Мы с его матерью в одном цехе работаем.
— И квартиру знаете? — обрадовался Соколов.
— А как же, двадцать восьмая, — объяснила она. — Мой то года на два постарше был.
Соколов быстро записал в блокнот, вернее в шикарную записную книжку, подаренную Леней на день рождения, полученные сведения и снова взглянул на притихшую женщину.
— А девушки у него не было? — спросил он, вспомнив про отпечатки женских сапожек.
— Нет, не было, — твердо сказала Мария Никифоровна, но тут же поправила. — Вообще-то приходила одна. Из группы его. Зовут, кажется, Людой.
Соколов записал и это. из коридора раздался щелчок захлопнувшегося замка.
— Извините, муж пришел, — Мария Никифоровна поднялась с кресла.
