мальчика мог убить кто-то из знакомых Полынцева. Но Крохалев казался чрезвычайно напуганным ноябрьским происшествием, а Шевченко производил впечатление случайного человека и не виделось причин, которые заинтересовывали его крутить это дело дальше. Но запуганного легко можно принудить, а за показным равнодушием вполне мог скрываться холодный расчет.
По второй версии в деле могли принимать участие те ребята, с которыми у погибшего произошла стычка возле «Калинки». Двое из них исчезли после той встречи, но двое еще сидят, и можно будет попробовать раскрутить их. Вот только что понадобилось пятнадцатилетнему пацану от четырех взрослых «жуков».
Третья версия целиком лежала на Атищенском ОВД. Кто участвовал в перестрелке на территории детского сада? Можно ли этот эпизод привязать к делу убитого на основании изуродованного лица Сонина?
Кроме того, оставалось много накладок. Чем обусловлено появление волчьих следов? Откуда появилось кровавое пятно на стене? Какое оружие использовал убитый? И наконец, почему пули имели серебряную оболочку?
Эти вопросы совсем уже переходили на планы следующего дня, но в дело вмешалось чрезвычайное происшествие. Принесли заключение, что кровь со стены детского сада идентична крови убитого пацана. Сомнения в участии убитого в событиях на территории детского сада отпали сами собой. Подискутировав еще полчаса на эту тему и убедившись, что выгоднее всего разрабатывать последнюю версию, коллеги разбежались.
Когда Колбин утром появился на рабочем месте, его уже ждали Соколов, Бахарев и растерянный младший лейтенант.
— Разрешите доложить, товарищ майор, — смущенно отрапортовал тот, покойник сбежал.
— Какой покойник? — не понял Колбин.
— Ваш, товарищ майор. Тот самый, которого вчера привезли.
— ?!
— Вот свидетель, товарищ майор. Работник морга Анохин.
Со стула поднялся мощный парень, который неуверенно посмотрел на Колбина. Он был весь пропитан испугом и чувствовал себя явно не в своей тарелке. По его сбивчивому рассказу Колбин уяснил происшедшие ночью события. Младший лейтенант подтвердил отсутствие трупа.
— Давайте пройдемся, на месте покажете, как это все происходило, обратился Колбин к Анохину. Тот в ужасе отрицательно замотал головой.
— Посмотрите сюда, Александр Филиппович, — Соколов жестом указал на голову Анохина. Виски у двадцатипятилетнего парня словно припорошились изморозью, совсем как у Колбина, чей возраст перевалил далеко за сорок…
… А я в это время уже подъезжал к своему селу, нетерпеливо ерзая по сиденью автобуса. Мокрые ноги ужасно мерзли, и я, чтобы отвлечься, вспомнил то далекое время, когда впервые ехал в учагу. Вот ведь как неравномерно бежит время. Восемь школьных лет пролетели одним мигом и сейчас вспоминались как монотонное, но довольно яркое и счастливое время. А с прошлого сентября до сего дня прошла, казалось, целая жизнь, 'полная невзгод и опасностей'.
Да, жизнь изменяется не временем, а событиями. Что я скажу себе, когда проживу ее, что? Ну все, пора перекидываться в волка: его, по крайней мере, такие вопросы не тревожат.
Старательно обходя большие лужи и наиболее развороченные грузовиками места, я медленно, но упорно продвигался к дому, как вдруг заметил донельзя знакомую фигурку, идущую мне навстречу.
— Колян! — не поверил я глазам своим.
— Он самый! — заорал он и бросился ко мне.
Шутка ли, полгода не виделись.
— Ты откуда здесь? — удивился я, памятуя, что из мореходки не сбежишь так просто, как из учаги.
— В командировку послали, — гордо заявил Колька. — Кубрик хотим обоями оклеить. У одного салаги мать на обойной фабрике в городе работает, вот его и отправили, а меня вместе с ним, сопровождающим. Добрались до города, он к своим сразу, а я сюда махнул.
Я быстро забросил чемодан домой и наскоро пообедал. Весь день мы мотались с Колькой по округе и разговаривали о том, о сем. Он говорил мне про учебу, про казармы, про корабли, про наряды. Я рассказывал о городе, о фильмах, которые видел, о жизни в общаге. И только главной темы я не посмел коснуться, хоть она жгла мне язык. Мне просто необходимо было выговориться, рассказать о том, что я стал оборотнем, спросить, что мне делать дальше! И все же я не рискнул.
К вечеру мы добрались до ДК, где у недавно открытого видака уже толпился народ. Взглянув на название, я ощутил учащенный стук сердца. 'Американский оборотень в Лондоне'! Такого я еще не смотрел. Не прошло и пяти минут, как мы уже сидели в тесном и душном зальчике. Отбегали по экрану телевизора Том и Джерри, погас свет, картина началась.
Когда фильм закончился, было уже темно. Меня он откровенно расстроил, а Кольку явно заинтересовал.
— Эх, мне бы такой пулемет, я бы всем оборотням мозги в потолок вправил бы, — и Колька показал, каким образом он собирается осуществить задуманное. Я молчал.
Я не стал разочаровывать его тем, что оборотня не берут пули. Тем, что он совсем не так страшен и вовсе уж не похож на то чудовище, которое изобразили чертовы западные сказочники. Тем, что оборотни совсем не такие. Я потерял его в тот момент навсегда. Да что там говорить, посмотрев такой фильм, не только Колька, а все без исключения увидели бы во мне толстого, уродливого, беспощадного монстра.
Откуда ему знать, что оборотень контролирует себя всегда, что может превращаться в волка не только в полнолуние, что убивал я не в порыве проявления потусторонних сил, а при самозащите. Но доказывать это бесполезно как Коляну, так и любому другому. Я уже не принадлежал человеческому обществу. И был только один путь — не дожидаясь, пока меня раскроют, уйти прочь, покинуть их всех и жить своей особой жизнью. Только так!
— Ты чего приехал, сынок? — перебила мои мысли мать, подбавляя мне в тарелку дополнительную порцию картошки.
— Все, отучился, — заявил я. — теперь посылают на отработку, в Сибирь куда-то, на завод.
— Да как же можно? — удивилась мать. — Вы же еще сосунки. У тебя вот даже паспорта нет.
— Там выдадут, — объяснил я. — Завтра днем поезд. Документы все оставлю у тебя. Напишу — вышлешь. А теперь я на последний автобус.
Мать уговаривала меня подождать до утра, но я был непреклонен. Переодевшись во все чистое, я отправился в путь. Из вещей я захватил маленький мешочек, в котором лежала буханка хлеба, да запасной свитер. Из денег у меня была сотня, которую я занял у матери на дорогу, да шесть долларов — моя доля, которая хранилась у Кольки с того злополучного августовского дня (он мне их отдал перед фильмом). На мне были все те же штопанные-перештопанные кооперативные брюки, краденая куртка и ботинки, которые я носил на протяжении почти всей этой истории.
Последний автобус окатил меня бензиновой гарью и укатил, но я ничуть не расстроился — город больше не манил меня. Развернувшись на 180 градусов я зашагал по шоссе в противоположном направлении, как волк, у которого нет пока ни цели, ни намерений. Но он бежит, бежит потому, что надо, а все остальное уже не существенно. Дорога уносилась вдаль и сходилась в точку за горизонтом. По обеим сторонам дороги расстилались мрачные пустынные поля. Серое небо не предвещало хорошей погоды. Сгущался туман…
… Тем временем Федя праздновал победу в ночном ресторане. Вообще-то ресторан работал до двадцати трех, но уже к полуночи там собирались исключительно свои люди. Все было по двойному тарифу, но для деловых людей это не представляло особой проблемы. По вторникам и четвергам здесь был стриптиз, по остальным дням эротическое шоу, на которое, впрочем мало кто обращал внимание, изредка кидая на сцену стольник или частушку. Здесь знакомились, завязывали контакты, обсуждали неотложные дела, договаривались или просто отдыхали, делясь новостями. Здесь не было лентяев или бездельников. У каждого из собравшихся было свое, стороннее дело, ибо на посещение таких заведений одной зарплаты не хватало, будь она даже зарплатой директора коммерческого магазина. Здесь все было по экстра-классу.
— А вот новость слышали, про живого покойника! — захлебываясь заорал кто-то за соседним столиком.
