Не получалось.
Мешали отчетливо слышимые голоса солдат. Люди вели неспешные беседы о доме и родне, о войне и смерти, о всякой ерунде. Говорили о чудесах и предчувствиях, рассказывали различные солдатские Были и небылицы. Вспоминали мирное житье.
Кто-то тихонько пел, 'Долю горькую проклинаючи…'.
Манера исполнения живо напомнила мне фильм 'Особенности национальной охоты' — там мужики так же тянули 'Черный ворон…'
Внезапно накатила тоска.
Вспомнил свою прошлую жизнь, родителей, друзей, коллег…
Остро захотелось маминых домашних котлет, поспорить с отцом о футболе, послушать мой любимый 'Dire Straits'.
Эх!
Телик хочу посмотреть! В Интернете полазить! В стратегию какую-нибудь поиграть или бродилку- стрелялку!
И бабу! Бабу хочу особенно — гормоны молодого тела жару подбавляют.
Перед глазами стояла моя последняя пассия — Татьяна. Высокая спортивная брюнетка. Милая, умная, смешливая с озорным взглядом карих глаз из-под 'анимешной' челки. Вспомнилось, как мы катались на теплоходе по Москве-реке, как ели суши в ресторанчике в Камергерском переулке, как потом поехали ко мне…
Прошлое… Прошлое… прошлое…
А как насчет будущего?
Пока что перспектива моего существования ограничивается завтрашним днем.
Завтра полк, скорее всего, выдвинется к линии фронта и пойдет в атаку на немецкие позиции. Вероятно, намечается прорыв фронта с юга на север с целью отрезать Восточную Пруссию вместе с 8-ой и 10-ой Германскими армиями.
Хватит ли нам сил для осуществления задуманного?
Хватит ли сил лично мне — поднять в атаку свою роту на вражеские пулеметы и колючую проволоку?
Хватит ли мне удачи — выжить?
С этими невеселыми мыслями я уснул…
* * *
Тревожного подъема не случилось и до завтрака ничего необычного не происходило, а потом — началось!
Говорят — переезд равносилен пожару.
Так вот — экстренное свертывание воинской части для передислокации, по разрушительной силе, сравнимо с одним потопом и двумя землетрясениями вместе взятым. Все бегают, орут, суетятся. Лиходеев материться с такой громкостью и интенсивностью, что лесополоса, в которой мы расположились, вероятно, увянет навсегда. Я тоже успел сорвать голос и отбить кулак, раздавая животворящие тумаки и ценные указания.
— В-Господа-Бога-твою-душу-мать!!! — убедительно мотивировал я Копейкинского зама — тормознутого, но исполнительного ефрейтора со смешной фамилией — Юрец. — Если ты сейчас же не свернешь свои долбанные палатки и не погрузишься со всем своим долбанным барахлом на свои долбанные подводы, я тебе… Я тебе… В общем, не знаю, что я с тобой сделаю, но тебе от этого будет очень-очень плохо!!!
— Слушаюсь, вашебродь!!!
— Бего-о-о-о-о-о-м!!!
Ефрейтор унесся прочь, чуть ли не оставляя за собой инверсионный след — подальше от начальственного гнева.
Ротное имущество — это семь повозок и две полевые кухни. Собрать весь ротный скарб, разместить его на повозках, причем в максимально упорядоченном виде — это эпический подвиг, особенно с учетом того, что Филя Копейкин сейчас занят в полку с погрузкой пайков, патронов и массы другой сопутствующей хрени, а Лиходеева на всех не хватает.
Передо мной возникает унтер-офицер Шмелев — командир 4-го взвода.
— Вашбродь, каптеры на нашу подводу шанцевый инструмент нагрузили!
— Твою мать!!! Поймаю Юрца — расстреляю нафиг, как врага народа!
— Дык, чего делать та?
— Сам разбирайся! Ты гренадер или хрен собачий? (Фраза мгновенно 'ушла в народ' и применялась во всем полку по поводу и без повода).
Феерическая картина — посреди всего этого бардака стоит ясновельможный пан Казимир Казимирович Казимирский. В отутюженном кителе со сверкающими золотыми погонами, начищенных до зеркального блеска сапогах, в белых перчатках. И курит папироску, морщась от удовольствия, как сытый кот.
Вот кого точно пристрелил бы, к едрене фене…
Тьфу…
— Ваши блаародия! — из глубин хаоса вынырнул вестовой командира батальона. — Господин капитан требует господ офицеров к себе.
— Идемте, барон — узнаем последние новости. — Казимирский щелчком выбросил окурок. — Быть может, они нас даже порадуют…
* * *
Все просто, честно и кристально ясно…
— Через час выступаем походной колонной. По прибытии на место — господам офицерам организовать рекогносцировку на местности, привязку по ориентирам для артиллерии, пулеметных и минометных команд. Личному составу батальона произвести развертывание, и по сигналу быть готовым к выдвижению в первую линию окопов. Вопросы? — Капитан Берг окинул взглядом офицеров батальона, окруживших стол с лежащей на нем картой.
— Цель и время начала наступления? — будничным тоном спросил штабс-капитан Ильин.
— Вы все узнаете на месте. Секретность господа!
— Бух! Бух! Бух! — Стучат солдатские сапоги по дороге. Мы выдвигаемся к линии фронта. Полковые колонны растянулись на порядочное расстояние. Впереди всех идет конная разведрота. За ней стройными ротными колоннами двигаются гренадеры, саперы, связисты. Позади движутся пулеметные повозки, за ними артиллерия полка — привычные трехдюймовки и легкие полевые гаубицы. Еще дальше — минометная команда и обоз.
Казимирский с Лиходеевым топают в голове нашей колонны, а я с Савкой, в — конце.
Идти не то чтобы очень весело — когда я нацепил на себя всю положенную амуницию, почувствовал себя верблюдом. Даже при условии, что мой ранец ехал отдельно — вместе с ротным обозом, тяжко получалось.
Конечно, во времена оные — в учебке, мне пришлось побегать в 'полной боевой', а Чечне-то — мы все больше на БТР или на 'Уралах' рассекали…
Но сейчас — другое дело и другое тело. Да и амуниция образца 90-х годов ХХ века, не в пример практичнее амуниции года 1917-го. Тут все надо подгонять до миллиметра — ибо всего до хрена и размещается исключительно на поясе. Если бы не плечевые ремни — вообще труба.
— Бух! Бух! Бух! — мерный топот множества ног постепенно вводит в какое-то гипнотическое состояние.
Жара, пылища, мошкара…
Все тридцать три удовольствия.
На ходу внимательно осматриваюсь по сторонам — признаки серьезного наступления налицо. Прифронтовая полоса буквально забита частями Русской армии — видны позиции тяжелой артиллерии. То и дело мимо нас проскакивают кавалерийские разъезды, мелькают посыльные, связисты.
