Продавщица немного пришла в себя и пояснила:
— В этом нет ничего удивительного. Эти молодые люди остались на том месте, где вы их сейчас видите, как только услышали приказ не двигаться. Они так и застыли на месте, даже не пошевелились с того времени. Я и смотрела на них, надо же куда-нибудь смотреть.
Немец ничего не сказал, поднялся на площадку с мебелью в сопровождении своего молчаливого телохранителя.
— Ваши документы, будьте любезны, — сказал он, приближаясь к Мари-Те и Жюлю Граку.
Они молча встали.
Немец сделал знак Жюлю Граку отойти в сторону и протянул руку к дверцам шкафа.
Жюль Грак закрыл глаза: сейчас все кончится.
Положение спасла Мари-Те. Невольным, едва заметным движением всего тела она преградила немцу доступ к шкафу и с наивной улыбкой спросила:
— Вы не лишите нас удовольствия видеть вас завтра вечером, полковник? Я имею в виду муниципальную оперу… Меня пригласили туда вместе с отцом.
Молодо и очаровательно улыбаясь, Мари-Те смотрела на немца, который оставил попытку открыть дверцы кухонного шкафа и удивленно обернулся к ней.
— Вы меня знаете, мадемуазель? — спросил он и поклонился.
Мари-Те ответила по-немецки:
— Разумеется, господин фон Шульц. Мой отец доктор Буч, и многие из наших знакомых рассказывали мне о вас. Так что заочно я хорошо знаю вас, хотя никогда не видела.
Ганс фон Шульц снова поклонился. Глядя ему в лицо своими блестящими зелеными глазами, девушка продолжала:
— Я очень рада такой встрече. Никогда бы не подумала, что мы познакомимся во время выполнения вами служебных обязанностей.
— Поверьте мне, мадемуазель, для меня это большая честь и награда.
По-немецки Жюль Грак не знал ни слова, он только посматривал на Мари-Те, на ее прищуренные блестящие глаза с пушистыми, выгнутыми ресницами и слушал, как она ворковала, словно горлица. Она расстегнула шубку и как будто устремилась навстречу гауптштурмбаннфюреру.
Противоречивые чувства охватили Жюля Грака. С гневом и горечью подумал: “Тоже мне сирена, ишь как заливается!” Потом его мысли потекли в другом направлении. “Она воплощение жизни, юности, женственности”. И в то же время не мог не признать: “Это ей мы будем обязаны своей жизнью — и я и этот русский”.
Но в мозгу его работал на разных волнах радиоприемник: вот ты слышишь фразу, внезапно она обрывается где-то посредине, потом вмешивается чужой, незнакомый голос и говорит что-то свое.
“Откуда она его знает?”
Теперь он уже не мог думать ни о чем другом. “Она знает его. Как случилось, что она с ним знакома? Ведь она никогда мне о нем не рассказывала…”
Глухая тревога охватила Жюля. Она его знает!
До него вдруг дошли слова Мари-Те, он слышал их словно сквозь сон. Жюль вздрогнул. Речь шла о нем. И действительно, разговаривая дальше по-французски, Мари-Те отрекомендовала его фон Шульцу.
— Жюль, познакомься с господином фон Шульцем. Это наш студент, любимец факультета и убежденный сторонник нового порядка. Будущая элита новой Европы, которую вы строите. Немного рассеянный, но масса других блестящих достоинств. А это, Жюль, шеф немецкой полиции нашего города.
Жюль Грак пришел в себя и поклонился полковнику, но руки не подал.
А в магазине продолжался тем временем тщательный обыск. Время от времени задерживали тех, у кого документы вызывали подозрение. Женщина, мужа которой только что арестовали, начала причитать:
— Вы не имеете права! Он ничего не сделал, мой Пьер!… Отпустите его, негодяи!
Немец в гражданском ударил ее по лицу. Тогда женщина вцепилась ему в лицо. Два солдата подбежали к ней, заломили руки за спину и потащили к выходу.
Наблюдая эту сцену, фон Шульц сокрушенно качал головой: дескать, упрямая и глупая женщина, не хочет понять, что во всем должен быть порядок. Прежде всего!
Он кивнул головой Жюлю Граку и, щелкнув каблуками, галантно поклонился Мари- Те.
— Могу ли я пригласить вас завтра в бар, мадемуазель? — Он вопросительно посмотрел на нее и, прежде чем спуститься вниз, добавил: — С нетерпением буду ждать завтрашнего вечера.
Жюль Грак заметил, что продавщица смотрит на них, вытаращив глаза. Она видела всю эту сцену, не совсем поняла, что же, собственно, произошло, и была ошеломлена.
Он ласково улыбнулся ей и, приложив палец к губам, попросил ее не двигаться с места. Продавщица тоже улыбнулась. Она натерпелась страху, ко немцы все-таки остались в дураках. Жюль Грак вздохнул с облегчением.
И все же настойчивая мысль не давала ему покоя. Откуда она знает этого боша?
XX
Посасывая трубку, Тентен отодвинул тарелку с крошками сыра и кожурой от яблок.
— Маринетта, приготовь нам кофе!
В маленькой кухне было уютно, из приемника тихо лилась знакомая мелодия — любимая песенка Тентена “Моя любовь”. Но было у нее и другое название — “Улица нашем любви”. Это была сама эпоха, записанная нотными знаками и снабженная ничего не значащими словами.
— Это, конечно, не Вагнер, — насмешливо произнес Тентен, когда песня закончилась. — Зато всем нравится, правда?
Андре Ведрин засмеялся и пожал плечами, а Маринетта, возившаяся у плиты, неожиданно повернулась к мужу и проговорила:
— А я и не знала, что ты любишь этого музыканта!
Мужчины весело расхохотались, а Маринетта обиженно отвернулась, не понимая, что их так развеселило.
— Э, нет, Маринетта, это не я, а Деде любит этого композитора, — пояснил Тентен, делая такое ударение на последнем слове, что самое слово как бы раздвоилось: Андре понял его как намек на обстоятельства, известные им одним, Маринетта — по-своему: как упрек в незнании.
Она оставила кофейник и согласно кивнула.
— Я же и говорю, Тентен, композитора!
Андре немедленно решил вмешаться в милый семейный разговор, который мог завести в бог знает какие дебри.
— Не обращайте на него внимания, Маринетта. Сегодня Тентен не в ударе, — и примирительно пояснил: — Знаете, композитор обязан быть немного и музыкантом.
Она поблагодарила его улыбкой за столь ценное популярное объяснение.
