Затих, уснул закат измученный,И вот — вовсю разлив луны,И блещет море многозвучноеЧервонным золотом волны.Как скрипки зыбкое звучание,Как упоенье тонких струн,На море лунное сияниеИ колыханье стаи шхун.Я выходил один на палубуИ в средиземной тишинеГлядел на призрачную, алуюОранжевую зыбь огней.Я вспоминал пески Аравии,Кофейный африканский знойИ до утра луны отравоюДышал на палубе ночной.И думал я о дальних гаванях,О промелькнувших маяках,О том, что жизнь, как это плаванье,Заманчива и коротка.
Горяча заката киноварь,Но сейчас я не о ней —Я о лампе керосиновой,Об уездной старине.Пожилую, неприветную,Закоптелую, в пыли,Мне вчера подругу меднуюИз чулана принесли.За окном соборов зодчество,Город в сумрак отступал.Я над лампой в одиночествеДо рассвета горевал.И в бреду вставала молодость:Ночи, зори, петухи,Фитиля крутое золотоНа мои лилось стихи.В керосиновом сиянии,Молод, прыток и упрям,Я навек бросался в плаваньяПо развернутым морям.Я по странам неисхоженным,Я по тропикам гулял.Над стихами невозможнымиИ смеялся и рыдал.Помнишь, лампа, время зимнееНочь. Беспамятство снегов.Девушке с глазами синимиЯ нашептывал любовь.При огне, огне прикрученном,От избытка чувств и сил,Я ее в потемках, мучая,Упоительно любил.Ты всему была свидетелем,Но однажды, медный друг,