армейский офицер, не в состоянии до конца понять их требования. Но это просто предлог. В действительности вам не прощают чистки, которую вы провели, невзирая на внутренние интриги и групповые интересы.
Фаис, неповоротливый в своей парадной форме, застыв в кресле, молча слушает. Министр поднимается. Теперь заметно, что он нервничает. Пытаясь занять чем-нибудь руки, он берет со стола бутылку и ставит ее обратно в холодильник.
— И потом, — продолжает он, — эта последняя история. Самоубийство генерала Фульви. Нет нужды скрывать, что, когда мы рассматривали вопрос о вашем потенциальном преемнике, именно он был одним из кандидатов на ваше место. Ну, да Бог с ним. Ваша отставка в данной ситуации сопряжена с рядом рискованных моментов. И не последний из них состоит в том, что два эти факта будут связывать. Сейчас такое время, когда на скандалах можно нажить капитал, и нам надо продемонстрировать перед другими странами свою силу и уверенность. Мы не имеем права допустить повторения чего-либо такого, что могло бы подорвать авторитет наших государственных служб, и без того уже достаточно пошатнувшийся.
Он замолкает и снова садится. Эта тирада стоила министру усилий: лицо у него напряженное, осунувшееся. Теперь слово за генералом. Когда он, основательно подумав, начинает говорить, в его словах звучит косвенный вопрос:
— Вы, господин министр, понимаете: чтобы продолжать работу в корпусе карабинеров — если я, конечно, возьму назад свой рапорт об отставке, — мне понадобится полная поддержка со стороны исполнительной власти.
Министр вновь принимается протирать стекла пенсне:
— Конечно, само собой разумеется. Можете рассчитывать на наше полное доверие.
Но генерал замечает, что министр раздражен. Ну и черт с ним, его дело. Он перебирает в памяти события последних недель. Стыд, ярость, горечь. И страх. Да, страх. К чему скрывать? Еще час назад он чувствовал себя никому не нужной рухлядью. А теперь этот толстый и неповоротливый, как и он сам, человек явно злится и начинает украдкой поглядывать на часы. Фаис нужен ему. Как, впрочем, он нужен и Данелли. «Из политических соображений», — сказал Данелли. А у генерала ведь есть и свои собственные политические соображения. Лебединая песнь. Генерал, обретая уверенность, улыбается. Ничего себе сравнение: грузный генерал и изящная белая птица. К нему вернулось чувство юмора. Но мысли его вновь занимает министр. Наверное, он тоже устал. Вполне возможно, что оба они вкладывают в слово «государство» один и тот же смысл. Но какое это имеет значение? Министр дал ему карты в руки — придется играть. И он будет играть, не снижая ставки.
— Я согласен, господин министр.
Фаис видит, как от этих слов министр расслабляется и с улыбкой подается вперед. Но он еще не все сказал и потому не встает с кресла. Наоборот, он даже устраивается в нем поудобнее: теперь он — впервые за все время разговора — действительно чувствует себя вольготно и прикидывается, будто не видит, что министр хотел было подняться.
— Вероятно, — продолжает генерал, глядя в сторону окна, — придется провести кое- какую внутреннюю реорганизацию. Ничего радикального. Так, несколько перестановок, которые избавят меня на определенный срок от нежелательных помех и противодействия.
Министр напрягается. Он в замешательстве.
— Мне придется обсудить этот вопрос с военным руководством, — тянет он, стараясь выиграть время.
— Уверен, что вы сумеете убедить их. — Фаиса все это начинает забавлять. Теперь роли переменились. — Я, естественно, беру на себя детальную разработку плана действий. И еще…
Министр начинает ерзать в своем кресле, лицо его хмурится.
— …И еще, господин министр, за последнее время произошло несколько не совсем понятных случаев, и мне хотелось бы, с вашего разрешения, провести внутреннее расследование.
— Что за непонятные случаи? — Министр явно встревожен.
— Например, смерть одного моего офицера в Катании. Возможно, вы его знали: полковник Гуараши… — Генерала интересует, как прореагирует министр на это имя, но тот лишь морщит лоб. — Самоубийство… Несколько дней тому назад… Мне почему-то ничего не сообщили. Я узнал об этом в воскресенье по телефону от одного журналиста и запросил личное дело Гуараши, но пока мне его не передали. Полковник был переведен в Катанию, а его личное дело осталось на прежнем месте службы. Я сам связался с катанийским легионом, и мне сказали, что полковник покончил с собой. И опять женщины и карточные долги.
На этот раз министр все-таки встает: он не намерен продолжать разговор, принимающий такой оборот.
— Конечно, генерал. Скорее всего, вам не сообщили об этом вовремя из-за вечной нашей бюрократической волокиты. А может, они пеклись о репутации своего офицера. Что ж, разберитесь. Но постарайтесь избежать шума: все-таки это был офицер корпуса карабинеров.
Пока министр провожает Фаиса к двери и сдает его с рук на руки своему разговорчивому секретарю, у генерала возникает неприятное ощущение, что последняя фраза министра прозвучала как своего рода предостережение.
Машина генерала уже стоит в просторном дворе министерства. Фаис спрашивает у шофера, кончилась ли траурная церемония.
— Да, господин генерал. Полчаса назад, — отвечает шофер.
Фамсу хотелось бы заехать домой переодеться, но есть неотложные дела.
— В штаб, — приказывает он шоферу.
Войдя в кабинет, генерал тут же вызывает адьютанта и поручает ему немедленно заняться расследованием обстоятельств смерти полковника Гуараши. Он должен раздобыть записи всех внутренних телефонных разговоров в катанийском полицейском управлении после смерти полковника и всех телефонограмм, которые передавали по инстанциям. Официальный повод — установить, почему и по чьей вине его, генерала, своевременно не проинформировали об этом случае. Ему также требуется заключение медицинского эксперта, производившего вскрытие, результаты паталогоанатомического исследования и протокол, подписанный следователем. Сделать все нужно без особого шума.
Затем генерал вызывает начальника штаба дивизии «Подгора» и просит его подобрать в Катании двух подходящих человек: пусть разузнают о карточных долгах полковника и о женщине, из-за которой он покончил с собой. Когда начальник штаба уходит, генерал позволяет себе наконец сесть и какое-то время спокойно поразмыслить.
Он сделал не больше и не меньше того, что должен был сделать по закону. Получил разрешение министра, пусть и негласное, на официальное расследование и отдал соответствующие распоряжения.
Если министру доложат об этом, заподозрить генерала ни в чем не смогут. А если кто- нибудь и выразит недоумение, он всегда сможет сослаться па распоряжение министра.
Но все это лишь внешняя сторона дела, а ему хотелось бы добраться до самой сути. Тут уже игра становится опасной.
Генерал поднимает трубку и набирает номер.
— Десять минут, — произносит он и вешает трубку.
Ровно через десять минут ему звонят по прямому проводу. Эту линию его люди тщательнейшим образом проверяют каждые два дня, чтобы убедиться, что ее никто не
