И все же, похоже, его не ждали. А если ждали, то не его.
Ритка (член КПСС, 37, русская, женский, нет, не была, не участвовала, крашенная блондинка, 160-51, Скорпион, Крыса, глаза зеленые блядские) восседала на каютном диванчике в позе светской львицы в будуаре, держа тонкую дамскую сигаретку в кокетливо оттопыренных пальчиках. Ритка была в роли, и уже затянулась, собираясь игриво выпустить струйку дыма, но как-то стушевалась, закашлялась, и даже сделала рукой инстинктивное движение прикрыться.
Последнее было сложно, как ни запахивай прозрачный пеньюар. Ему бы следовало тут же, как от солнца, загородиться ладонью и зашутить возникшую неловкость, ляпнув двусмысленный комплимент этим дряблым грудям, вампирским коготкам и все еще плоскому животику, или хотя бы от неожиданности и глубины чувств потерять дар речи, а он, дурак, скривился, как от бормашины, и брякнул заранее заготовленное:
— Меня тут просили забрать кое-что из вещей. Предшественник ваш. Прошел и выцепил злополучную книгу в газетной обертке с полки. Такого преступного равнодушия не прощают. Даже к изнасилованию Ритка отнеслась бы более благосклонно. Губа ее недовольно поползла вверх, готовясь обнажить клыки, волосы свились в клубок змей, а в глазах зажглось по гиперболоиду инженера Гарина в каждом.
— Хам! — как свинцом плюнула будуарная львица уже не писклявым, а ледяным с хрипотцой тоном.
Чертов Юрик. Удружил-таки лучшему корешу.
По всему, рейс предстоял нескучный.
Перец в оладьях, гайки в пельменях и персональный чай, заваренный на 'недельке' или чулочно-носочных изделиях не первой свежести. И это — по мелочам. Без привлечения патронирующих инстанций.
Он был так поглощен своими дурными предчувствиями, что чуть не сбил с ног подвернувшегося на трапе старпома.
Глаза резало от соли. Плыл брассом. Баул колотил по башке при каждом гребке. Он греб и греб без передыху, отплевываясь солью. Будто загребал не светящуюся океанскую воду, теплую, как моча сталевара у мартена, а сгребал за грудки орла-мужчину в его капитанском кителе и дергал за лацканы так, что только пуговицы сыпались, напоследок ударяя лбом ниже ллойдовского козырька. На Одессу!
Сотне на пятой сгребнутых капитанов он хлебнул воды с промиллями и закашлялся. Опять пересолено.
Оглянулся. Огней иллюминаторов уже не было видно. Только якорный огонь и свет люстр над промысловой палубой. И здорово в стороне. Он сильно забрал вправо.
Внимательней, товарищ беглец. Побег не терпит суеты. Не мурманчане. На боте к пляжу ни одна сволочь не подбросит.
Он уже отдышался и был готов к продолжению своего звездного заплыва, когда до него дошло. Он выматерился и со злостью на собственную тупость ударил по воде кулаком. Сволочи! Огни судна продолжали двигаться. Даже сейчас, пока отдыхал, их несло влево. И — якорный. Это не судно снялось, это его самого тащило в ночной океан предательски сильным отливным течением.
Старпом у них был действительно подколодным гражданином, не вопреки своей фамилии, утверждавшей, что он Поддубный. Звали его тоже подходяще: Валерием Павловичем. Среди матросов траловой команды он давно уже был перекрещен в Холеру Падлыча. О мерзости его характера по управе легенды ходили.
Протоколов никто не составлял, значит легенда, но Холеру Падлыча уже вешали однажды за вредность. Обидно, что не довели до конца своего правого дела. Но Падлыч — каков! — и из петли сказал собравшимся товарищам:
— Извиняться ни перед кем не намерен. Меня уже не исправишь. Характер у меня такой.
Согласно бунтовщицких традиций, вешать Падлыча собирались на рее, между антенной УКВ-станции и спутниковой антенной, но подоспевший на пеленгаторный мостик Акопян ракетницей разогнал бунтовщиков по шхерам и вытащил своего Чифа из удавки. Говорят, Падлыч даже не поблагодарил своего спасителя. Такой уж характер.
Более того, аж из шортов тропических выпрыгивал, когда Фокусник в Пальмасе погорел. Метил в капитанское кресло. А пуркуа бы не па? Диплом позволял.
Старания его неожиданно оказались бескорыстными. В освободившееся кресло за обеденным столом сел орел-мужчина. Разочарование по поводу собственного бескорыстия старпом постарался проглотить незаметно. Столь же стоически глотал он и варево из пауков, жаб и сороконожек, выдаваемое на гора через раздаточное окно камбуза:
— Спасибо, Маргарита Иванна. Вкусно — пальчики оближешь, — и все это с улыбочкой. С ехидной, правда, но улыбаться иначе Падлыч попросту не умел.
Дед, простая душа, привыкший величать поварих Ритками, сначала не уловил этого нюансика. Утратил чуткость, оглох около своих дизелей. То ему пересолено, то топором капуста рублена, то каша сыра, то котлеты подгоревши… Ничего, дня через четыре и он 'вошел во вкус'.
Правда, оба старших, и помощник, и механик, были уличены матросом-артельщиком в том, что взяли 'на лавочку' энное количество тушенки, достаточное для автономного перехода до Луны и обратно при трехразовом питании, что послужило сигналом третьему помощнику и второму механику запастись колбасным фаршем из расчета на рейс до спутников Юпитера. Пока далекая от астрономии траловая команда собиралась с мыслями, смекнувший кое-что Ревизор прикрыл эту лавочку.
— Так нет уже ничего на ларьке, — заявил от старшему тралмастеру, цыкая зубом в дверях своей каюты. Из дверей шел запашок печеночного паштета.
— Спасибо, Маргарита Иванна, пальчики оближешь, — рефреном неслось из столовой.
И дернул его бес дать петуха в этой спетой капелле гурманов. При полном аншлаге в ложах и на галерке его угораздило пропеть арию о вкусной и здоровой пище в виде поучений сокоешнику Феде, молоденькому совсем пацану из вербованных.
— Борщ украинский, Федя, — сказал он, помешивая ложкой бурую жидкость в миске.
— Сварить мясной бульон и процедить. Очищенные коренья и свеклу нарезать, правильно, Федор, соломкой. Свеклу тушить 20–30 минут, добавив при этом жир, томат-пюре, уксус и бульон. Нарезанные коренья и лук слегка поджарить с маслом, смешать с поджаренной мукой, развести бульоном и довести до кипения…
Ритмичное чавканье, обозначавшее борьбу челюстей с вязнущим в зубах мясом, разом стихло. Кто-то всхлипнул, лектор продолжал в полной тишине:
— Готовый борщ, заметь себе, Федя, заправить салом, растертым чесноком, добавить помидоры, нарезанные дольками, быстро довести до кипения, после чего дать борщу настояться в течение 15–20 минут. Разливая борщ в тарелки, положить сметану и посыпать ме-е-е-лко нарезанной зеленью петрушки. Вот так вот, Федор.
При последних словах докладчика боцман, горячий южный человек, поперхнулся поглощаемой бурой жидкостью, и недолго думая, выплеснул содержимое миски в открытый по случаю тропического климата иллюминатор.
Случись в этот момент на борту иностранный наблюдатель, судно неизбежно было бы оштрафовано на астрономическую сумму за загрязнение мирового океана ядовитыми
