И дырку в затылке взглядом прожечь мне норовит.
Судоводитель говоришь? Так и гляди в свой бинокль. Или в радар. Под Ялтой вон, ночью, в дымке, чуть под самый штевень танкеру какому-то не заехали. А я еще смотрю — мили за две открылся красный огонь и пеленг все никак не меняется… А он танкерный круговой за левый бортовой принял, и доволен.
И главное, все команды его теперь фильтрую. Фильтра уже засоряться стали. Тяжкое это занятие — соображать, оказывается.
С чего это он влево все время подворачивает? Кто ж в тумане влево ворочает?
Да и зона разделения здесь.
Проедьтесь-ка по трассе по встречной полосе. Ночью, когда дальнобойщики один за одним прут.
А теперь то же самое, но с водителем, который и рулить то вчера первый раз пробовал, и где газ, где тормоза еще путает.
То-то же. А Вы мне: нервы…
Хотя, подлечиться мне тогда уже стоило. Поймал себя на том, что постоянно шепчу что-то. Тихо сам с собою, так сказать.
Да какое мне в конце концов дело до того, сколько винтов у лоцбота, как влияет удельный вес чая на остойчивость ПТСа, рисуют ли штурмана на карте течения стрелочками, как в букварях, и считают ли поправку компаса на калькуляторе?
Учился он в Седовке, или на курсах красных командиров в Керчи, или вообще — в медучилище, мне то что?
Что с того, что ни один штурман вам не признается, что навигация — дело нехитрое, и шесть лет штаны без гульфика за партой он зря протирал? Не потому что туману напускает. Туману они как раз все как один не любят, хоть и радары на любой лушпайке уже стоят. Потому что — хитрое. Это матросу, который только заточку карандашей наблюдать может, судовождение детскими игрушками кажется.
Какое мне дело до того, что нормальный неволокущий в чем-либо капитан просто садится на шею грамотному старпому под видом поощрения инициативы? Подло, но по- флотски. А этот?
Славке, говорит, завидую! КДП у него! За четверть часа Юрьевич для него Славкой стал. Ровня ж. Капитан с капитаном сошлись.
А ты, трубка клистирная, не завидуй, а покачайся в морях со 'Славкино'. Глаза на ночных вахтах так выгляди, что газеты уже только с другого конца комнаты читать сможешь. Зубы на дистиллате железные наживи. И полный букет профболячек (глядишь, и на баб не потянет). Погоняй по портнадзорам с портфелем в зубах третьим штурманом; поругайся с докерами-ворюгами на десяти языках грузовым помощником; побудь чопом во всех дырках: от пробоин ниже ватерлинии до пробоин ниже пупа забеременевших буфетчиц, — старпомом; а потом обнаружь в один прекрасный момент, что дочка-дуреха так торопилась, что даже батьку из рейса к свадьбе решила не ждать, и выскочила, дура, за такого прохиндея, которого с судна списали за натуральное блядство… На трапе поймал, дело молодое. А то, что девчонка эта визжала, как резанная, и упиралась, с этим что делать прикажете? Она, дуреха, не думала, что ромео нынешние не меньше как втроем на один балкон влезть норовят…
Стою, кручу штурвал, а губы все никак не стопуются. Мичман Панин даже заметил:
— Не бери тяжелого в голову. Он тебе сейчас спецом на психику давит. А ты столбом фонарным прикинься. Помогает в таких случаях. И в случае чего — стучи ногой в палубу. В районе тридцать седьмого. Прямо над головой. Услышу.
Это была самая длинная фраза, которую я слышал от Панина за рейс.
'Такая вот кукольная комедия.
Зашли в Пальмас, почту получили — думал, что до прихода домой умом тронусь. А еще четыре месяца трубить оставалось.
Ты ж у меня был: дом на отшибе, и баба — одна с двумя детьми. И повадился один шоферюга ходить. Да знал я его прекрасно, постоянно в Черноморке на пиве встречались.
Так вот, ходит и ходит. Вроде как мой знакомый, выгнать ей его неудобно. А он, сволочь, пользуется тем, что муж далеко и в морду дать ему некому. До того дошло, что приставать стал, повалил ее в летней кухне, платье порвал. Моя и крикнуть не может, дети ж в доме. А этот еще советует: кричи, мол. Соседи прибегут, завтра вся Черноморка только о тебе и говорить станет.
И четыре месяца еще. Сходил к помполиту, показал письмо: в случае чего я вас предупреждал, говорю.
Ну, приходим в Ильичевск. Я в тот же вечер иду в пивняк. Жду. Не появляется. На следующий день — тоже. Только на четвертый день Кела мне признался, что он козла этого предупредил. Четыре месяца ж за мной наблюдал, в одной каюте жили.
Ну, предупредил и предупредил. Ладно. Я-то знаю номер его камаза. И где они в карьере песком грузятся — тоже знаю. Приехал вечером, фары потушил, стою в сторонке. Точно — во второй смене козел этот. Часов в девять приперся на своем 17–32.
Только он под экскаватор подрулил, я вылезаю и иду к нему. Спокойно, медленно так иду: фары слепят. Вылезай, потолковать надо, показываю. Как рванул он с места, еле я отскочить успел, экскаваторщик ковш уже над пустотой опорожнил. Я — к тачке своей, и по газам.
У переправы догнал. Хочу обогнать и к бровке притереть — куда там. Вертится он, как уж на сковородке, виляет. Я чуть под автобус на встречной полосе не въехал. Спокойно, думаю. Никуда он от меня не оторвется, пусть хоть до румынской границы шпарит. Бензина у меня — полный бак. До первого шлагбаума погоня эта.
Выскочили к Бурлачьей Балке. Смотрю, он не к Черноморке, к Таирова завернул. Я не отстаю, как приклеился. Впереди, на переезде, уже мигает, не успевает он. Я уже за ножом потянулся в бардачок, а он, падла, на встречную выскочил и перед самым составом сквозанул. Я, не тормозя, — налево по проселку вдоль путей, чтобы на следующем переезде выскочить наперерез. И забуксовал, пузом на рельсах застрял, ни туда, ни сюда. Ушел, гад. Ищи-свищи его камаз в Одессе.
Но камазы, они ведь не дикие. На следующий день узнаю, где гараж его. Приезжаю, спрашиваю: где такой-то. Да вон, на яме, ремонтируется. Точно — стоит самосвал на яме. Движок раскидан, инструмент разложен, куртка валяется. Даже бычок только что выброшенный, жирный такой, дымится. А шоферюги и след простыл. Жду его час, жду второй — нету. Иду в диспетчерскую, беру микрофон и на всю автобазу обещаю ему: 'Все равно, гад, достану тебя. Не только из ямы, из шахты тебя вытащу. Дыши пока. Но — бойся.'
Решил я прямо в общаге, тепленьким, его брать.
— Где муж твой? — у жены его спрашиваю.
— А Вам по какому делу он нужен? Нет его.
— По правому делу, — отвечаю и вежливо так в сторону ее отодвигаю и в комнату вхожу. Точно — нет. Выводок его сопливый, отец-инвалид — все на месте. А его — точно нет.
Баба его вой подняла, будто я в солдаты его брить пришел, дети — туда же. Отец- доходяга в ноги бухается, не тронь сыночка дорогого, мил человек.
— Что сделал-то он тебе, дьявол рыжий? — жена воет.
— А вот сама у ангела своего и выпытай, добрая женщина, — советую.
Зря я пришел. Никакого разговора при бабе его да при бате не получится.
Решил я дать ему месячишку, чтоб расслабился и бдительность утратил. Никуда он от
