профессиональная гордость, хоть и недоученная.
— Палыч, я вот забыл только, где 666-ой район с 555-ым граничит. Простите уж неграмотному совмещёнщику. По шестому дают порывчики до 14 метров в секунду после полуночи.
Замялся с ответом обжигатель горшков наш. Ему бы просто сказать: 'А чёрт его знает, '- но это ж во-первых — невежливо, а во-вторых… это ж надо знать, чего тебе позволительно и не знать напамять, и в какую шпаргалку заглянуть. Перед мордой же прямо, на переборке шпаргалка висит, как на настоящем пароходе.
— По нашему району — бунация, — говорю. С умыслом уже.
— Чего-чего? — даже о том, что не разговаривает со мной забыл 'Мастер', так не расслышал. Родион — тоже не понял.
А 'бунация', по-азовски, — штиль. Только на азовских рыбачках слово это и осталось. Раньше, говорят, повсеместно на Чёрном море итало-греческой терминологией пользовались, а петровскую неметчину называли 'хлотской' и дико над ней издевались. В самом деле, бабафигу топселем каким-то дразнят. Обхохочешься.
Да вот тебе и азовский рыбак, думаю. Сдаю Скользкому курс двести семьдесят шесть и ухожу на корму курить в гордом одиночестве.
— Стой, давай по порядку, — думаю.
А пароход стоять не желает. Знай — бежит, гоголь-моголь из воды забортной винтом взбить пытается.
И море гладкое, как стол бильярдный. Вроде из Чёрного в Красное угодили. Ни себе чего невязочки!
Катимся, значит, как тот шар, к Сарычу, чтобы от борта в среднюю лузу, в БДЛК попасть (Бугско-Днепровский лиманский канал, для приезжих). А тут и Дед Витька из машины подымить выполз. Правильно всё: полнолуние. Время вампиров и вахтенных механиков.
— Витька, — говорю, — что такое 'шурубра' знаешь?
— Значит на днепровских пароходах не работал.
— Ну, ты прямо как Василий Иваныч и логика! Фурманов, удочки нет у тебя? Значит педераст.
— Давай по порядку, — говорю. И выкладываю ему одно за другим.
— Точно, не рыбак! — согласился Дед.
— В пятницу, тринадцатого — и хоть бы чертыхнулся, что в море выходить приходится.
— И не капитан лоцбота, — по порядку же продолжаю.
— Видел ты хоть на одном лоцботе швартовки такие? Уж у кого рука набита… Это рыбаку с 'супера' какого-то простительно. Они в год раза четыре швартуются. Но он же не рыбак?
— Вычёркиваем, — согласился Дед.
— Не третий помощник. Точно не Трояк. На машинке одним пальцем буквы ищет. И Толика даже в судовой роли 'коком' записать пытался. Смешно даже.
— Не второй. Какой Ревизор остойчивость элементарно посчитать не может? Какому- нибудь капитану лоцбота это может и простительно, но портофлот мы уже вычеркнули.
— Не старпом. Что с покраской, что с продуктами… Так что не Чиф. Хотя почему? Год на 'девяносто третьем'. Капитана даже подсидеть умудрился.
— Не вояка. Этих за версту слышно.'Двадцать четвёртый, доложите первому на полста втором: четырнадцать больших мой маленький работу у буки двадцать седьмого исполнил, работу — исполнил. Выдайте квитанцию.' А этот даже с пацаном-пограничником по УКВ так говорит, будто переспать его по телефону уговаривает, а не на якорную стоянку запустить. Тоже мне — лейтенант запаса.
— Не речник. Поверь мне на слово.
— А кто ж остался? Не яхтсмен же он? Год ведь откатался с нами. Или мы своего от вербованного не отличим? — усомнился Дед.
— Матросом на агловозах был когда-то. Это точно. Не знал я, что они своих кэпов Дядями дразнят. И 'Горняк' — есть в Камыш-Буруне кабак такой. Хотя я не удивлюсь, если он и агловозы, как штаны, — от старшего брата донашивает. Ему не на мосту, ему ж на подмостках лицедейсвовать надо. Гибнет талантище.
— Да, сплошная драмкомедия, — Дед замечает.
— Да и сам чувствую, что помполитский маразм какой-то всё. 'Меня терзают смутные сомнения. У Шпака — магнитофон. У посла — медальон.' Ничего ж руками не пощупать. А в дипломе отметок 'за сало' не делают.
— Слушай, так он к тебе тоже с дипломом подбивал клинья? — перебил Дед Витька.
— Я ему, проходимцу, сделал ксерокопию диплома высшей мореходки, — признался Дед.
— За сорок долларов, — признался Дед ещё больше.
— Только воспользоваться он им не сможет, — окончательно саморазоблачился Дед.
— Там номер — механической специальности. Ты уж его лучше не расстраивай пока.
Шоб ты жила, Одесса! И пусть забьют шампанским все усохшие фонтаны на Молдаванке.
— Слушай, значит ни одного судоводителя на борту, а мы прём, как тот паровоз вперёд летит? А я давно говорил, что 'рогатые' на фиг не нужны. Только машину реверсами гробить на швартовках.
— И ты желудкам нашим пока ничего не говори. У самого в голове ещё не улеглось. Хлопцы все не вербованные, сразу по приходу в Херсон в дурку сдадут. Решат, что пару шиферных гвоздей в крышу мне никак не помешает. С деньгами — куда проще. Их пощупать можно. Особенно, если за руку в своём кармане поймал.
— Мюллер, и Вы, зная что Штирлиц — русский шпион, до сих пор его не арестовали?
— Всё равно выкрутится, — только и оставалось ответить мне, когда до Деда дошло по-настоящему.
— Какой Херсон? У нас же тонны топлива как не хватало, так и нет её. Я ж думал,
— Вот, теперь и ты догнал. Соображать теперь — наша обязанность. И пошли в каюту к нему. Напрямую. Да не спал он. Вы бы спали?
Да, погибал талантище! Актёр Больших и Малых Императорских театров. Мне секунд двадцать даже жалко его было. Готовился, видно, хорошо текст зубрил.
— Я долго думал, — говорит.
— Пишу письмо Борису. Всё как есть. Бес с деньгами этими попутал. Всё на прибыль надеялся. Тряпьё своё собираю, и ухожу в Херсоне. Пусть Борис другого капитана вам присылает. Того же Горбатова, пьянь вашу любимую, — не впервой ему в одних джинсиках и в футболочке, мол.
И знаю уже, что всё сказанное в обратный курс, на 180 градусов, перевернуть надо, и такого он Борису напишет, и такого потом наплетёт, куда там Штрилицу, знаю ведь, а уши развесил, так благородно и сдержанно реплики все он из себя выдавил.
Но двадцать секунд прошло.
