унтера. Командовать «огонь» смысла не было. Мои люди дали залп без приказа. И я постарался не отстать от них. Пули выбивали пугачёвцев, сбившихся в плотную толпу, ощетинившуюся штыками и огрызающуюся выстрелами. Драгуны рванули на нас, однако навстречу им выскочил взвод Обейко. Они тут же ударили в палаши, мгновенно позабыв о нас. Мы же, спешенные, вели огонь по выстроившимся в нормальное каре пехотинцам, унтера выбивали их офицеров, срывающих голос, пытаясь перекричать шум боя, и этим вносили хаос во вражеские ряды. Солдаты были явно необстрелянные, хоть и отлично обученные и вымуштрованные, они быстро выстроили живую крепость каре, однако вели себя под огнём крайне скверно и, лишившись офицеров, превратились толпу, держащую строй, но ни на что более не способную. Будь среди них кто поопытней, давно приказал бы или просто выкрикнул: «В штыки!», — вот тогда нам пришлось бы туго. Но такого не нашлось, на чём и строился мой расчёт, весьма рискованный, и риск этот оказался вполне оправдан. Мы перебили почти всех пехотинцев, в то время, как драгуны Обейко разгромили пугачёвских. Это, вообще, была весьма странная драка, они рубились среди взбесившихся от шума и запаха крови лошадей. На пехотное каре кони тоже кидались, однако солдаты кололи их штыками, так что обезумевшим животным не удалось разбить вражеского построения, на что, надо сказать, у меня был немалый расчёт. И он, в отличие от первого, не оправдался. Но и без этого мы перестреляли пугачёвцев. Остатки каре бросились бежать, за ними тут же кинулись наши драгуны, успевшие переменить коней на свежих, благо этого добра вполне хватало, далеко не все животные разбежались. Они без жалости убивали бегущих, рубили с седла, а потом ещё и мы прошлись, добили раненных, пленные нам не были нужны. Собрав коней, мы отправились к нашему лагерю.
У остальных в тот день дела были ничуть не хуже. Наскоками или из засады, как мы, они уничтожили несколько отрядов врага, угнали почти всех коней, лишив противника кавалерийского прикрытия.
— Отлично поработали, господа, — сказал нам вечером Михельсон, — просто отлично. Других слов для этого дня найти не могу. Теперь противник будет двигаться вслепую. Они больше не рискнут отправлять разведку, слишком мало коней, да и драгун тоже.
— Однако будут куда более осторожны, — заметил на это Коренин.
— И, вообще, как-то всё легко у нас выходит, — поддержал его капитан Холод. — Потери маленькие, врага бьём лихо, теперь вот ещё и кавалерии его практически лишили. Слишком легко.
— Суеверие, господин ротмистр, тоже грех, — заявил Михельсон, — так не будем же предаваться ему. А легко всё выходит, господа, потому, что мы бьём в самые уязвимые точки противника. И главное, бьём в них вовремя, а именно тогда, когда они этого не ждут.
— Пугачёвцы учатся быстро, — вновь мрачно бросил Коренин.
— Однако уже дважды попались в ловушку поручика Ирашина, — привёл пример Михельсон. — На те же грабли наступили, так сказать. — Он рассмеялся.
— Я думаю, всё дело в том, — высказал своё мнение я, — что я никого в живых не оставил. Просто некому было про мою засаду рассказать.
— Теперь уже есть кому, — невесело усмехнулся капитан Холод, и все мы поглядели на поручика Салтыкова, командующего четвёртым эскадроном в полку.
Тот потупил взор, и было из-за чего. Он со своим эскадроном попытался повторить мою засаду, также рассадил самых метких стрелков на деревьях, остальных — по кустам, вот только конный резерв оставлять не стал. И пугачёвские драгуны налетели на пеших салтыковцев, принялись рубить палашами. Выручили их унтера, сидевшие на деревьях, они быстро выбили вражеских драгун. К тому же, на счастье Салтыкова рядом случился эскадрон Холода, почти полностью состоящий из бывших сибирцев, людей крепких. Они и добили пугачёвских драгун, а затем рассеяли пехоту. Однако многим врагам, конечно же, удалось уйти, и теперь повторить мой трюк с засадой уже не удастся. С другой стороны, нельзя же, в конце концов, на одном и том же тактическом приёме выезжать бесконечно. Даже такой гений военного дела, как Фридрих II, король Пруссии, на этом попался в Семилетнюю войну. В общем, как говориться, нет худа без добра. Но на душе, всё равно, было муторно.
— Не будем о скверном, — отмахнулся Михельсон. — Теперь нам надо немного повториться. Мы уже несколько раз атаковали пугачёвцев в самые разные моменты. Разве что на марше их ещё не били, но этого делать и не будем, на такую атаку наших сил не хватит.
— Тогда, — решил уточнить Коренин, — в какой же момент мы атакуем бунтовщиков в этот раз?
— В собранном лагере, в вагенбурге, — ответил Михельсон. — Мы до того ни разу не повторились, а потому враг не будет ждать новой атаки на вагенбург. Более того, мы дадим им отдохнуть пару ночей, ограничимся только слежкой за обозом и уничтожением драгунских пикетов, если таковые будут. Пускай несколько расслабятся, решат, что мы отказались от серьёзных нападок на обоз, и потому новая атака станет для них сюрпризом. Весьма неприятным сюрпризом, господа, не так ли?
Отвечать на этот риторический вопрос командира никто не стал. Однако, похоже, мало кто из офицеров разделяет его энтузиазм относительно новой атаки. Слишком уж сильно растревожили мы это осиное гнездо пугачёвского обоза, враг будет готов к любой атаке, даже через несколько дней.
Следующие дни прошли скучно и размеренно. Полк, за исключением одного эскадрона, медленно, со скоростью нашего обоза, двигался параллельно обозу вражескому. Пикетный эскадрон следил за противником, изредка даже появляясь в прямой видимости его и обстреливая его из карабинов, без особого, впрочем, результата. Зато, как говорил Михельсон, на нервы действует — и это главное. По нам тоже стреляли, и тоже безрезультатно, только раз или два самые меткие из егерей — или, как их звали пугачёвцы, пластунов — попадали-таки в передовых всадников, а, попросту говоря, в самых наглых, кто подъезжал слишком близко к обозу. Но и они отделались лишь лёгкими ранениями.
Вечером пятого дня премьер-майор собрал командиров эскадронов и сообщил:
— Довольно отдыхали пугачёвцы от нашего внимания. Этой ночью мы атакуем их вагенбург.
— Я обязан сказать вам, — мрачно и упрямо опустив голову, произнёс ротмистр Коренин, — что эта атака на вагенбург ошибочна. Нашими стараниями враг готов к атаке в любой момент. Утром, днём, в ночь-полночь. На марше и в лагере.
— Но я намеренно почти не тревожил их на протяжении всех этих дней, — отрезал Михельсон, — чтобы они расслабились и потеряли бдительность. В общем, по коням, господа офицеры.
И полк поднялся и медленно двинулся к дороге. Вагенбург расположился на большой поляне, через которую весьма удачно проходила дорога на Москву. Это было уже в считанных вёрстах от Переславля, где мы соединимся с подкреплением, что должен были привести ротмистр Облучков. Таким образом, выходило, что это, скорее всего, наша последняя атака на пугачёвский обоз, после чего его должны были уничтожить приведённые гусарами Облучкова полки. Пугачёвцы на этот раз были готовы к нашему нападению, они не поленились полностью вырубить подлесок, не пощадив ни кустов, ни молодых деревьев, разбросали вокруг вагенбурга разный мусор, чтобы нам было сложнее маневрировать на лошадях, выставили больше обычного рогаток с проволочными заграждениями, а, кроме того, укреплённый лагерь их ощетинился не только мушкетными стволами, но ещё и жерлами маленьких, не больше трёхфунтовых, пушек, а также какими-то странными трубами, похожими на мушкетные стволы, только больше калибра и длинны.
— Что же это хреновины такие? — произнёс Обейко, привычно почесав шею палашом.
