и секретаря военной коллегии Горшкова. Впрочем, последние держались за спиной «казацкого царя», чтобы ненароком не попасть в его поле зрения, ибо Пугачёв был в ярости. Он с размаху хлопнулся на лавку у длинного стола, за которым собиралась большая семья вдовой казачки. Мокрой шубы не снял, так что на пол вокруг него потекли струйки грязной воды — на улице шёл сильный дождь.
— Ну и где мой «полковник нового строя»?! — тут же вскричал Пугачёв. — Отчего не вышел к своему государю?!
Манера речи «казацкого царя» была довольно забавной. В ней мягкое южнороссийское «гэ» смешивалось с нарочитым волжским «оканьем», делая речь Пугачёва смешной. Однако сейчас вскочившего на ноги Омелина смеяться совершенно не тянуло.
— Кутасов болен, — ответил он, опуская обращение «ваше императорское величество», не пристало такое комиссару РККА, — и с постели подняться пока не в силах.
— Ну, что же, я хоть и царь, да не горд, — усмехнулся Пугачёв, сбрасывая мокрую шубу прямо на пол. — Веди меня к нему в светёлку.
— Идемте, — кивнул Омелин, которому так и хотелось добавить сакраментальное «гражданин Романов».
Комбриг Кутасов лежал в отделённом от общей комнаты занавеской углу, вроде бокса в больничной палате. Ран на его теле бригврач Чернышёв около десятка, и человек не с таким железным здоровьем давно умер бы, однако Кутасов жил и даже пребывал в сознании, не давая бригврачу колоть ему морфий для облегчения страданий. А то, насколько они велики, видно было невооружённым глазом.
Вид Кутасова произвёл впечатление даже на разъярённого Пугачёва. А уж когда комбриг попытался подняться с постели, при этом лицо его исказило такое страдание, что Омелин невольно скривился, «казацкий царь» аккуратно положил ему руку на здоровое плечо и мягким движением вернул обратно в постель.
— Не надо, не надо, — смягчившись, сказал он. — Довольно тебя жёнкины холуи отделали, не буду усугублять. — Он при случае старался вставлять «умные» слова, что слышал от офицеров и комиссаров РККА. — Но ответ тебе, всё одно, держать передо мной придётся! Довольно ждал я, покуда ты в себя придёшь. Пора тебе ответ держать, — повторил Пугачёв.
— Готов за всё ответ держать, — прохрипел Кутасов, и Омелин в который раз подивился его актёрскому таланту. Как ловко он, сын военспеца, царского офицера не малых чинов и потомственного дворянина, перевоплощался в некоего «народного элемента», как называл про себя эту комбриговскую маску — одну из многих — полковой комиссар. — За каждое слово и каждое дело.
— За слова не сужу, — покачал головой Пугачёв, — а вот за дела… Ты, полковник, обещал мне победу над карабинерами этого жида Михельсона. И где она, твоя победа? Солдат твоих перебили под Чесноковками, Сеитову слободу сожгли. Это твоя победа?
Омелину отчего-то вспомнился роман польского автора Генрика Сенкевича, который он читал в Академии, назывался он «Огнём и мечом» и представлял собой, в общем-то, гнусную реакционную клевету на восстание запорожских казаков и украинского крестьянства под руководством Богдана Хмельницкого. Однако был там момент, когда в битве у Жёлтых вод татарский мурза Тугай-бей кричит на предводителя народного восстания: «Где твоя победа? Где добыча? Ты обещал мне победу, а не поражение!», или как-то так. Нынешний допрос, учинённый Пугачёвым Кутасову, очень напоминал эту сцену из романа.
— Лёгкой победы, я тебе и не обещал, — покачал головой комбриг. — Мне докладывали о поражении при Чесноковках. Не разбегись твои казаки под напором царицыной конницы, батальон Сваржинского не потерпел бы поражения. Ведь батальон «нового строя» — это всего три с лишним сотни солдат, их недостаточно для победы над кавалерийским полком, да ещё и усиленным кирасирами, драгунами и пикинерами. Более того, — перешёл в наступление Кутасов, всегда считавший, что лучшая защита — нападение, — башкир разогнали двумя эскадронами пикинеров. Это ли не позор?
— С Юлаевым и Арслановым у меня будет отдельный разговор, — мрачно произнёс Пугачёв. — А пока с тебя спрос.
— За что спрос, Пётр Фёдорович? — Кутасов давно уже пользовался неписанной привилегией называть «казацкого царя» по имени отчеству. — Мои люди под Чесноковками стояли до последнего. Два офицера сгинули там. Ни один солдат «нового строя» не побежал. И в Сеитовой слободе полёг полк почти полного состава, чтобы вывезти рекрутов, которых мы готовили там, и пушки, и раненых солдат с казаками.
— Но ты обещал мне победу, — настаивал Пугачёв. — Победу! Не поражение!
— Будет тебе, Пётр Фёдорович, победа, — сказал ему Кутасов. — Дай только мне в себя прийти. Соберёмся с силами, перегруппируемся, подготовим хотя бы два-три полка «нового строя» из казаков и рабочих… — Он закашлялся и быстрым движением, чтобы никто не заметил, стёр с подбородка слюну, смешанную с кровью. В бою под Сеитовой слободой, комбриг лишился нескольких зубов и дёсны его нет-нет, да и начинали кровоточить. — Дай только сроку немного, Пётр Фёдорович.
— Дал бы я тебе сколь угодно сроку, — вздохнул Пугачёв. — Вот только даст ли его тебе жёнка моя, — он пожал плечами, — не ведаю.
Пугачёв, сказавши это, хлопнул себя по коленям ладонями и вышел из-за выгородки. Омелин хотел было последовать за ним, однако Кутасов удержал его, поймав за полу кожаной куртки.
— Не провожай меня, комиссар, — заметив это, сказал Пугачёв, не доверявший и даже опасавшийся комиссаров, как чего-то неизвестного и непонятного. — Сам дойду до дверей.
— Ты присядь, Андрей, — обратился к Омелину Кутасов, выходя из образа «народного элемента». — Разговор к тебе будет серьёзный и долгий, так что садись, а то подошвы простоишь.
Тот присел на край постели и приготовился слушать.
— Мы терпим поражение по всем статьям, Андрей, — сказал Кутасов. — Надо что-то сделать и срочно. Времени у нас почти не осталось. Мы не сумели подготовить полки «нового строя» до начала поражений, теперь нас может спасти только знание событий наперёд. Принимай командование на себя, полковой комиссар. Принеси сюда карту второго этапа восстания, будем думать и стратегию разрабатывать. Нам нужна победа, иначе «казацкий царь» наши головы на кольях перед своим хоромами выставит.
— А ты помнишь, что говорил нам этот профессор, как бишь его, — напомнил Омелин. — Как только мы изменим историю, она пойдёт по-новому. Он ещё с рекой сравнивал. Про русла там, пороги, лукоморья. Карта устареет, как только мы одержим хоть одну победу.
— И что же? — с трудом пожал плечами Кутасов. — Выбора у нас нет, как бы заезжено это не звучало. Неси карту, Андрей. Нам нужна победа.
Когда Омелин принёс карту, Кутасов попытался сесть ровно, чтобы нормально видеть её, так что комиссару пришлось подоткнуть ему под спину скатанную шинель. Комбриг разложил карту перед собой и принялся вчитываться в «легенду». Казаки сильно удивились бы, доведись им увидеть эту карту. Она была отпечатана на хорошей бумаге, какой не будет ещё несколько сотен лет.
— Значит так, Андрей, — оторвавшись от «легенды» сказал Кутасов. — Ближайшее место, где мы сможем изменить историю — это разгром под Сакмарским городком. Кстати, ты проследил, чтобы оттуда вывели всех офицеров РККА и рекрутские полки?
— Да, — кивнул Омелин. — После взятия Сеитовой слободы, я настоял на их переводе
