изолированные не вправе рассчитывать на медицинскую помощь в случае заболевания кого- либо из них, равно как и на вмешательство извне для наведения порядка в случае возникновения конфликтов или актов агрессии, двенадцатое, в случае смерти кого-либо из числа изолированных, каковы бы ни были ее причины, тело силами самих изолированных должно быть без соблюдения каких бы то ни было формальностей захоронено на заднем дворе, тринадцатое, все контакты между двумя группами пациентов, размещенными в двух крыльях здания, могут производиться только в центральном вестибюле, через который вами был осуществлен вход в клинику, четырнадцатое, ослепшие незамедлительно переходят во флигель, где содержатся слепые, пятнадцатое, эти инструкции будут передаваться ежедневно, в одни и те же часы, для сведения вновь прибывших. Правительство, и на этом слове погас свет и громкоговоритель умолк. Один из слепцов безразлично завязал новый узелок на веревочке, потом попытался сосчитать их, узлы то есть, то есть дни, но отказался от своего намерения, потому что слишком густо оказались они расположены. Жена доктора сказала: Свет погас. Какая-нибудь лампа перегорела, ответил муж, неудивительно, ведь столько времени постоянно включены. Нет, весь свет погас, что-то случилось там, снаружи. Значит, теперь и ты ослепла. Я дождусь, когда солнце взойдет. Она вышла из палаты, пересекла вестибюль, выглянула. Соседние кварталы были погружены во тьму, и даже армейский прожектор не горел, он, наверно, был подключен к общей сети, а теперь, похоже, энергия иссякла.
На следующий день, кто пораньше, кто попозже, ибо солнце для слепцов встает по- разному, и это зависит чаще всего от того, насколько тонок слух у каждого, стали собираться на ступеньках крыльца мужчины и женщины из разных палат, за исключением, само собой разумеется, третьей, обитатели которой должны были уже приступить к завтраку. Ждали, когда завизжат немазаные петли, загремят, открываясь, ворота, возвещая, что привезли еду, а потом начнется крик дежурного сержанта: Не выходить, не подходить, а потом, волоча ноги, пройдут солдаты, с глухим стуком бросят на землю коробки с провиантом, и армейские башмаки, удаляясь, затопают гораздо чаще, и снова заскрипят ворота, и последует разрешающее: Забирайте. И прождали так до тех пор, пока утро не сменилось днем, а день не пополз неуклонно к вечеру. Никто, включая жену доктора, не решался осведомиться, а будут ли кормить. Покуда не прозвучал этот вопрос, не грянет, леденя кровь, и отрицательный на него ответ, а пока нет ответа, есть, значит, надежда услышать что-нибудь вроде этого: Скоро, скоро подвезут, потерпите немножко, поголодайте еще самую малость. Но кое-кто, как бы ни хотел потерпеть, не мог больше выдержать и, будто сваленный внезапной и необоримой сонливостью, падал в обморок прямо здесь. Над потерявшими сознание принималась хлопотать жена доктора, просто поразительно, как эта женщина узнает все, что происходит вокруг, у нее какое-то прямо шестое чувство, способность видеть без глаз, и вот благодаря ей сомлевших не оставляли валяться на солнцепеке, а относили внутрь, а уж там спрыскивали водой, похлопывали по щекам, приводили в чувство. Но рассчитывать на них как на боевую единицу, как на активный штык, разумеется, не приходилось, не потянули бы, да им и кошку за хвост не потянуть, если вспомнить старинное речение, не объясняющее, правда, по каким таким сверхъестественным причинам кошку за хвост тянуть легче, нежели кота. И наконец объявил старик с черной повязкой: Еды не привезли, еды не привезут, пойдемте за едой сами. Поднялось бог знает сколько народу, поднялось и собралось в самой отдаленной от вражеской цитадели палате, ибо давно уж пора быть предусмотрительными. Послали в левый флигель лазутчиков, слепцов, разумеется, из тамошних палат, лучше знающих местность, наказав им оповещать о первом же подозрительном шевелении. Жена доктора отправилась с ними и вскоре принесла не слишком обнадеживающие сведения: Они перегородили дверь четырьмя кроватями. Как ты узнала, что именно четырьмя, спросил кто- то. Как-как, пощупала. И тебя не засекли. Надеюсь, что нет. Ну, что делать будем. Пойдем туда, снова призвал старик с черной повязкой, сделаем то, что решили, на что решились, иначе будем обречены на медленную смерть. Если пойдем, кое у кого смерть будет скорая, ответил первый слепец. Кто собирается умереть, тот уже умер, только еще не знает об этом. О том, что мы умрем, нам известно со дня рождения. И потому в определенном смысле можно считать, что мы все рождаемся мертвенькими. Ну хватит воду в ступе толочь, высказалась девушка в темных очках, одна я туда идти не могу, но если не прекратите свою словесную эквилибристику, лягу в постель и буду лежать, пока не умру. Умирает лишь тот, чьи дни сочтены, сказал доктор, и больше никто, и, несколько возвысив голос, добавил: Кто готов идти, пусть поднимет руку, вот что происходит с теми, кто ляпнет, не подумавши, какой смысл поднимать руки, если некому подсчитать их и сказать потом: Тринадцать, после чего можно будет с уверенностью ждать начала новой дискуссии, в ходе которой докажут, что с точки зрения логики правильнее будет кому-нибудь одному примкнуть к добровольцам или, наоборот, покинуть их ряды, чтобы не получилась чертова дюжина, ну а кому покидать, пусть решит жребий. Руки поднялись, но не слишком уверенно, и в движении этом, то ли в преддверии явной опасности, маячившей впереди, то ли ввиду явной нелепости отданного и полученного приказа, сквозили нерешительность и сомнения. Доктор рассмеялся: Что за чушь я сморозил, давайте поступим иначе, кто не хочет или не может идти, пусть отойдет в сторону, а с остальными мы выработаем план действий. Начались бормотания, вздохи, шарканья, и постепенно отделились от ядра слабые и робкие, и замысел доктора оказался столь же эффективен, сколь и великодушен, ибо так труднее будет понять, кто был в рядах и покинул их. Жена доктора сочла оставшихся, и вышло их вместе с нею и мужем семнадцать душ. Первую палату правого крыла представляли старик с черной повязкой, девушка в темных очках, аптекарь, а все прочие добровольцы были исключительно мужчины из разных палат, если не считать, а почему бы, собственно, ее не считать, ту женщину, которая сказала: Куда ты, туда и я, так вот, она тоже была здесь. Выстроились в проходе между кроватями, доктор пересчитал: Семнадцать, нас семнадцать. Маловато, сказал аптекарь, не справимся. Атаковать широким фронтом, если позволено мне будет употребить военный термин, сказал старик с черной повязкой, в данном случае неразумно, нам надо ворваться в брешь не шире дверного проема, если нас будет больше, это только осложнит дело. Положат всех, согласился кто-то, и все по виду остались наконец довольны своей малочисленностью.
Вооружились уже известными нам железными прутьями, выломанными из кроватных спинок и могущими служить как рычагами, так и копьями, в зависимости от того, будут ли введены в действие саперы или штурмовые части. Старик с черной повязкой, в молодости ознакомившийся, судя по всему, с кое-какими началами тактического мастерства, напомнил о необходимости держаться кучно, чувствовать локоть соседа и поворачиваться всем вместе, ибо это единственный способ не перебить своих, а также о том, что приступ должен происходить в совершенном молчании, что обеспечит эффект внезапности. И босиком, добавил он. Как потом свои башмаки-то искать будем, возразил кто-то, а кто-то еще ответил ему: Башмаки, что останутся после боя, в полном смысле могут считаться башмаками покойника, с той лишь разницей, что ими будет кому воспользоваться. Что еще за башмаки покойника. Поговорка такая есть, от башмаков покойника примерно столько же проку, сколько от козла молока, то есть ноль. Это почему же. Потому что покойников хоронят в картонной обувке, и считается, что прочнее им не надо, поскольку души, как известно, ногами не ходят. Да, вот еще что, прервал их старик с черной повязкой, шестеро из нас, те, кто духом пободрей, должны будут, ворвавшись, со всей силы оттолкнуть кровати внутрь, чтобы дать войти остальным. Но тогда им придется бросить свое оружие. Не придется, наоборот, пригодится, как рычаг. Помолчал и добавил довольно мрачно: Самое главное – держаться всем вместе, рассеемся – мы пропали. И мы тоже, сказала девушка в темных очках. Ты что
