устремились к воротам слепцы, не все, правда, потому что из тех, кто был внутри, одних растерли о стены, из других ногами замесили бесформенное кровавое тесто, а высоко взвившееся пламя охватило все здание, чтобы все это обратить в пепел. Ворота распахнуты настежь, безумцы выходят.
Говорят слепцу: Ты свободен, отворилась дверь, отделявшая тебя от мира, свободен, тебе говорят, иди, а он не идет, застыл в страхе посреди улицы, и он, и все прочие, не знают, куда идти, потому что и сравнить даже нельзя жизнь в упорядоченном и рационально обустроенном лабиринте, каким по определению является сумасшедший дом, с тем, чтобы бродить без поводыря в лице человека или собаки, если, конечно, у собаки есть лицо, по лабиринту безумному и дикому, в который обратился город, и память здесь никакое не подспорье, ибо способна показать лишь образы тех или иных мест, но отнюдь не пути, к ним ведущие. И вот, у пылающего здания больницы, ощущая на лицах живые волны жара, слепцы и воспринимают это как нечто, до известной степени их оберегающее, нечто, заменившее стены, то есть одновременно и лишающее свободы, и дарующее безопасность. Они держатся кучно, они жмутся друг к другу, как овцы, и никому не хочется стать овцой заблудшей, потому что заранее известно, что никакой пастырь искать ее не пойдет. Пожар мало-помалу утихает, место действия теперь вновь освещено не заревом, а луной, и слепцы впадают в беспокойство, ибо нельзя же торчать здесь: До скончания века, говорит один из них. Кто-то спрашивает, день сейчас на дворе или ночь, и причина столь неуместной любознательности выясняется очень быстро: А вот интересно, еду-то привезут или нет, может быть, опять задержались, мало ли что случилось, так уж бывало раньше. Так ведь солдат нет. Ну и что, их могли увести, потому что стали не нужны. Не понял. Ну, потому что, к примеру, угроза заражения миновала. Или потому что придумали лекарство от нашей болезни. Хорошо бы. Ваши бы речи. Так что делать-то будем. Я лично останусь здесь до утра. А как ты узнаешь, что утро. По солнцу, по теплу его лучей. А если пасмурно. Столько часов пройдет, и в конце концов утро придет. Иные слепцы, измучившись, уселись прямо на землю, иные, ослабев еще больше, просто упали, причем кое-кто – в обморок, может быть, ночной холод приведет их в чувство, но не вызывает сомнений, что, когда сыграют побудку, разбудит она далеко не всех несчастных, ибо иные дотянули только до этой вот минуты, как тот марафонец, который рухнул замертво за три метра до финиша, хотя, в сущности, о какой жизни нельзя сказать, что она не оборвалась прежде срока. Для тех слепцов, которые сидели или лежали, ожидаючи, когда солдаты, а не солдаты, так еще кто-нибудь, ну, вот, скажем, хоть красный крест, принесут еды и обеспечат иные удобства, необходимые для жизни, разочарование наступит чуточку позже, вот и вся разница. А если кто-нибудь здесь уверовал, что открыли средство от нашей слепоты, то даже и он не кажется от этого счастливей.
Но жена доктора сочла и своим сказала, что лучше бы дождаться утра, исходя из других соображений: Сейчас самое неотложное дело – еду найти, а в потемках это будет нелегко. А ты понимаешь хоть приблизительно, где мы находимся, спросил доктор. Более или менее. Далеко от нашего дома. Порядочно. Другие тоже пожелали узнать, на каком расстоянии они от своих домов, принялись сыпать адресами, жена доктора отвечала с учетом неизбежной погрешности, а косоглазый мальчуган никак не мог вспомнить, где живет, да и неудивительно, он ведь уже давно перестал звать маму. Если двигаться от дома к дому, от ближайшего до самого отдаленного, первым окажется тот, где живет девушка в темных очках, вторым – старик с черной повязкой и наконец третьим – первый слепец. Направятся они, без сомнения, именно этим маршрутом, потому что девушка в темных очках уже попросила, чтобы ее, как только будет можно, сопроводили домой: Уж и не знаю, как там мои, сказала она, и ее непритворное беспокойство доказывает, как же, в сущности, неосновательны, узколобы и зашорены рассуждения тех, кто отрицает саму возможность существования сильных чувств, в том числе и дочерней любви, у людей, к сожалению, весьма и весьма многочисленных, которые ведут несколько беспорядочный с точки зрения общественной морали образ жизни. Посвежело, если не похолодало, пожару мало что осталось жечь, и тепла, идущего с пепелища, уже не хватает для обогрева тех, кто стоит поодаль от ворот, то есть жене доктора и ее сподвижникам. Они сидят тесной кучкой, три женщины и мальчик посередке, трое мужчин вокруг, и если бы кто увидел, сказал бы, что они будто и на свет родились такими, а и вправду кажутся единым существом, с единым дыханием, да и чувством голода тоже. Один за другим они засыпают, верней, погружаются в неглубокий сон, из которого время от времени вынуждены выныривать, потому что другие слепцы, очнувшись от собственной сонной одури, поднимаются и сомнамбулами бродят, спотыкаясь, в этом разоре и хаосе, а кое-кто и пристраивается рядом, да и то сказать, не все ли равно, здесь ли спать или еще где. Совсем рассвело, и над развалинами вились теперь только слабые струйки дыма, да и то недолго, потому что пошел дождь, мелкий, моросящий, но упорный, зарядивший всерьез, и поначалу он никак не мог добраться до обугленной земли, на лету исходя паром, но стараний своих не оставлял, известное дело, капля не только камень точит, а и раскаленную головню погасит, а рифму для этой поговорки пусть подберет кто-нибудь еще. Кое-кто из присутствующих лишен, похоже, не только зрения, а и разума, ибо как иначе объяснить тот извилистый логический ход, по которому они пришли к выводу, что в дождь столь вожделенной еды не привезут. И не было решительно никакой возможности втолковать им, что, если неправильна сама посылка, не может быть верным и заключение, или объяснить, что времени-то всего ничего, даже для завтрака рано, они в отчаянье катались по земле, плакали: Дождь идет, еды не привезут, нет-нет, не привезут, и, ах ты, господи, прямо хоть открывай тут новую психушку взамен сгоревшей.
А тот слепец, что ночью наткнулся на их лежбище и остался там ночевать, утром не встал. Скорчившись так, словно пытался удержать где-то у живота последнее тепло, он не шевелился, и припустивший с неожиданной силой дождь был ему нипочем. Умер, сказала жена доктора, а нам бы лучше идти отсюда, пока еще силы есть. С трудом, шатаясь от головокружения, цепляясь друг за друга, поднялись, выстроились вереницей, и впереди пошла та, у кого глаза видят, за нею – те, у кого нет, девушка в темных очках, старик с черной повязкой, косоглазый мальчик, жена первого слепца, сам первый слепец, а замкнул шествие доктор. Избранный ими путь ведет в центр города, но жена доктора хочет прежде всего и как можно скорей найти пристанище для всех, кто идет за ней, а сама она, устроив их, пойдет раздобывать еды. Улицы пустынны, то ли рано еще, то ли из-за дождя, усиливающегося с каждой минутой. Повсюду мусор, двери некоторых магазинов нараспашку, но большинство закрыты, и непохоже, чтобы внутри кто-то был, ни звука не доносится оттуда. Жена доктора подумала, что хорошо было бы завести своих спутников куда-нибудь в магазин, что ли, только, конечно, сначала надо хорошенько запомнить название улицы и номер дома, чтобы потом не потерять их. Она остановилась, сказала девушке в темных очках: Тихо, не шевелитесь, и принялась вглядываться в стеклянную дверь аптеки, ибо ей показалось, что там, внутри, на полу кто-то лежит. Постучала, одна из фигур шевельнулась, еще раз постучала, и тогда медленно приподнялись еще какие-то люди, и кто-то из них повернул голову в ту сторону, откуда доносился этот звук. Жена доктора поняла: Слепые, может быть, это семейство аптекаря, но почему они здесь, если так, почему не у себя дома, где, наверно, можно расположиться с большими удобствами, чем на голом полу, разве что охраняют свое заведение, но от кого, да и зачем охранять товар, который может и спасти, и убить. Отошла, заглянула в двери другого магазина и там тоже увидела людей на полу, мужчин, женщин, детей, кое-кто из них вроде бы собирался выйти, и вот вытянул из-за двери руку, сказал: Дождь. Сильный, спросили изнутри. Сильный, надо бы переждать, и мужчина, а это был
